"Андрей Гордасевич. Гроб о трех узлах" - читать интересную книгу автора

победы, как таинственное подмигивание и распростертые объятия, как
отталкивание, склонение головы на грудь, поцелуй руки, последовательность
движений в вальсе, как позы в половом акте. Люди воспользовались слезами для
того, чтобы демонстрировать другим свою печаль, слышать от них
соболезнования, заставлять посторонних выдумывать уместные фразы,
произносить их по несколько раз, когда мысли иссякают, а память опустела.
Могло бы быть наоборот: смех стал бы знаком траура. Тогда все смеялись
бы, услышав весть о кончине. В мире слишком много условностей, и смерть -
одна из них. Она представила себе, что сейчас смеется, хохочет до слез,
нарушая все каноны, смешав горе с радостью в глубокой миске и получив
среднего цвета жижу, заливается смехом, промакивая капельки на глазах
тревожными лентами траурных венков с золотыми буквами слов, недосказанных
при жизни.
Она покачала головой. В этой комнате столько вещей отца... Гардероб,
заполненный костюмами, пиджаками, брюками, чистыми, выглаженными,
накрахмаленными рубашками с жесткими, как он любил, воротничками,
галстуками, которые, если распахнуть дверцу, перехлестывались,
переплетались, как подводная трава, разноцветными узорами, но уже через
секунду застывали, точно поплавок в безветренное безрыбье.
На столе лежат его очки. Он работал до последнего дня, перечитывал
старые книги, вспоминал и записывал что-то в свой дневник... Дневник, если
ведешь его постоянно, неминуемо становится незаконченным романом, поэтому
она никогда не будет вести дневник. Туда нечего записывать: то, что стоит
внимания, запомнится, остальное не имеет цены. Она не хочет перечитывать
прошлые дни, передумывать, вздыхать и использовать их завтра. Отцовский
дневник... Он заперт в верхнем ящике стола. А ключ лежит в нижнем. Как это
забавно: отец не хотел, чтобы кто-то читал его, но никогда не перепрятывал
ключ. Или хотел?.. А она не читала?.. Странно, что теперь ему не нужны
старые записи. Хотя...
Встав со скрипнувшего стула, женщина поправила свои светлые волосы и
медленно, как в полусне, подошла к столу. Открыла нижний ящик. Ключ из
светлого желтого металла лежал поверх нескольких писем, которые отец получил
в последнюю неделю.
Протянувшаяся к ключу рука на мгновение застыла в воздухе, тонкие
пальцы повисли над тусклым блеском, опустились, сомкнулись на нем.
Она вынула ключ из нижнего ящика и вставила его в замок верхнего.
Повернула на оборот. Нет. Отец всегда запирал все на два - квартиру, дом и
сарай на даче... Вот так.
Выдвинув ящик, в котором лежала одна-единственная толстая зеленая
тетрадь, она взяла ее двумя руками. Тетрадь казалась страшно тяжелой, она
подумала, из-за того, что очень старая, сейчас таких давно уже не выпускают,
плотные листы мелованной бумаги, коленкоровый переплет... Положив тревожное
сокровище на стол, где все еще были разбросаны исписанные его почерком
листки бумаги, валялись позавчерашние газетные вырезки, а на лампу была
приклеена записочка самому себе: "В четверг! Не забудь!", она задумалась о
том, что сегодня среда и рассеянно перелистнула несколько первых страниц, не
читая. Она все еще не знала, стоит ли делать то, что пришло в голову. Нет,
не будет читать. Он не хотел.
Задвинув ящик, она взяла тетрадь и подошла к гробу.
Даже странно, как неудобно расстегивать пуговицы на трупе. А казалось