"Юлия Горишняя. Слепой боец " - читать интересную книгу автора

или Дьялверы, или Элхи вполне могут с ним породниться, хотя и оказывая,
естественно, ему этим честь. Потому что не по роду занятий ценится здесь
человек, а по имени; слава - это слава, и даже доблесть не может ее
заменить.
Муж Унлиг был корабельный мастер потомственный, и очень неплохой, и жил
уже своим домом - хозяйство его стояло на верху деревни, на склоне, что
поднимается к капищу. А Гэвин в тот день тоже был в деревне; ему надо было
присмотреть, как смолятся его корабли. Многие капитаны свои корабли держат
здесь, в деревне. Но так ведь корабли - это внизу, у уреза воды, на стойках
возле корабельных сараев! А все-таки Хюдор, когда уезжала домой, встретила
его на верхнем конце деревни, где Гэвину вроде бы совершенно нечего было
делать, - конечно, если не рассказали ему о том, что видели, как поехала
Хюдор к сестре, - а где живет в деревне сестра Хюдор, он ведь и сам знал.
Проезжая мимо, Хюдор придержала коня и поздоровалась, как полагается.
- И тебе доброго дня, девушка, - отвечал Гэвин.
- Приходи нынче к Трем Сестрам перед закатом, если время есть, -
пригласила Хюдор.
- Время будет, - сказал он сразу.
Обратной дорогой Хюдор гнала своего Бурого почти бесперерывно рысью -
ведь ей надо было успеть пересечь фьорд и добраться, огибая Седло, самою
короткой тропой - Маревым Логом - до дома, и зайти к себе, чтоб взять пояс
из корзинки с рукоделием, а к Трем Сестрам она пошла уже пешком: Бурый
слишком устал, а она - нет, ноги словно сами несли. Тогда она тоже пришла
первой, стояла вот так же у крайней лиственницы и смотрела вниз...
Тот день весной выдался тоже ясный, но ветреный, ветер был с юга, и
облака летели по небу, как клочки пены с волны. Под вечер еще развиднелось,
а ветер все дул, влажный, мягкий, словно обнимающий, холмы и луга от него
казались размытыми, а мокрыми они были и так; солнце, как в воду, садилось в
дымку над морем, ярко-алое, и лежал, искрясь, до кромки откоса его свет, а
Хюдор вот точно так же стояла в тени.
Она заметила всадника еще издалека, когда тот вынырнул из леса; потом
он исчез в тальнике, и видно было только, как встряхиваются ивы от ветра и
оттого, что проезжают под ними. Затем всадник выбрался в полосу света,
пересекая Жердяной Ручей, и казалось - конь его ступает по бабки в
расплавленном золоте. Хюдор и лошадь узнала тоже - эта была Черноспинка,
самая умная у Гэвина кобылка, она даже погоду умела предсказывать. Кобыла
выглядела свежей: того коня, на котором Гэвин приехал из деревни, он, видно,
оставил дома; но больше он дома ничего не мог успеть, не переоделся даже,
так и был, как в деревне, - в простых некрашеных штанах и красном табире
сразу поверх рубахи; ни куртки, ни шляпы, сложенный плащ переброшен через
холку коня. "Ну и что с того?" - думала Хюдор, глядя на него сверху. Что с
того?! Он мог ездить в крашеных одеждах и в некрашеных, - все одно он
выглядел так, что никому на ум не пришло бы спросить, отчего это вдруг у
всадника в неузорчатом красном табире справа к поясу привешен длинный меч!
Он, должно быть, заметил Хюдор - разглядел ее синее платье наверху
возле лиственницы - и поворотил коня прямо к откосу; мохнатая его тень
неспешно ехала рядом, очень длинная и зеленая на устеленном светом лугу.
Черноспинка, тоже мохнатая еще после зимы, шла точной легкой рысцой, ее
копыта мягко отдавались в земле. Они не медлили и не торопились - это было
как волна, идущая к берегу, или как лист, оборачивающийся к солнцу, - ведь и