"Юлия Горишняя. Слепой боец " - читать интересную книгу автора

вместе; они дрожали одинаково, человек и волк, и согревали друг друга
огоньком жизни, который теплился в них.
Под утро черные тени прилетели обратно, ибо слишком были уже пропитаны
тьмой и смертью, чтобы оставаться подолгу в мире живых, невыносимом,
ненавистном для них и желанном, далее если бы заклятия Повелителя Царства
Мертвых не возвращали их назад под его власть. И покуда они со стонами и
довольным уханьем, покружив над ущельем, низвергались в разверстые ворота,
на вся и все вокруг нахлынул опять ужас, подобный смерти, ужас, от которого
невозможно думать, чувствовать и дышать. Затем камни зашевелились и
сдвинулись, закрывая вход в подземный мир.
Взошло солнце.
Сразу, как только смог, Гэвин развел жаркий костер, точно пытаясь
отогреться за всю эту ночь, и принялся стряпать, ибо голод терзал его
внутренности, оттого что все силы выпило время, пролетевшее от заката до
восхода. А волк набросился на оленье мясо, спущенное вниз, глотая, рыча и
разрывая зубами, неистово и жадно, дрожа от возбуждения. Гэвин смотрел на
это безучастно. Набив брюхо так, что едва мог двинуться, волк наелся снега,
лег тут же, рядом, и уснул. Он проспал почти весь день, иногда повизгивая во
сне. Постепенно Гэвин начал чувствовать почти зависть к нему. Хорошо бы и
ему сейчас быть зверем, чувствующим сильнее и безотчетнее, чем он сам.
Хорошо бы сейчас тоже заснуть. Но спать он не мог, а смотрел на серые
неодолимые стены ущелья и думал, как выбраться отсюда. За целый день он так
и не придумал ничего. Будь он взрослым, он, верно, поседел бы после этой
ночи; но Гэвин был еще очень молод, а значит - несколько менее человек и
несколько более зверь, чем люди на десяток зим старше.
К вечеру волк проснулся и, поев, стал потягиваться с беззаботностью
собаки на солнцепеке, Но с приближением темноты он все сильнее жался к
человеку.
Гэвин думал, что еще одну такую ночь, как вчера, он не переживет. Но он
пережил ее. Полуночные охотники опять не заметили их: ни когда вылетали
наружу, ни когда возвращались. Но рано или поздно они должны были учуять
свежую кровь, живую кровь в живых телах, притаившихся под корявыми елями.
Весь следующий день Гэвин с тоской смотрел на серый гранит вокруг. Как
зубец короны, громоздился над ним черный иззубренный пик. Гэвину очень
хотелось бы, чтобы был еще какой-нибудь выход. Но из этого ущелья выход был
только один: вниз, где вход в Царство Мертвых, - конечно, для тех, кто не
умеет летать. А Гэвин готов был уже почти на все что угодно, лишь бы
выбраться отсюда, где он теперь чуть ли не все время чувствовал чей-то
твердый, холодный взгляд на спине - когда он поворачивался спиной к воротам,
скрытым в вечно затененной стороне ущелья под камнями.
"Ведь ты мужчина, - говорил он себе. - Ты сын воина и сам будешь
воином, будешь предводителем на своем корабле, будешь водить людей в
плавания и набеги и когда-нибудь сам сойдешь Туда. Нельзя
предводительствовать людьми, когда в сердце нет твердости перед участью,
какой их подвергаешь. Если такова твоя судьба - можно ли отступать? И никто
из Гэвиров и сыновей Гэвира (такие слова на Гэвина действовали лучше всего)
не дрожал перед этим входом!" Но все-таки одно дело - вступить в подземный
мир гордо и спокойно, когда придет твое время, и совсем другое - спуститься
туда самому, когда ты жив, а кровь еще содрогается и бурлит. Гэвин знал, что
в Царство Мертвых ведет много дверей: можно войти здесь, а выйти где-нибудь