"Максим Горький. Автобиографические рассказы." - читать интересную книгу автора

лии, а это - в память победы Нельсона под Абукиром, - историю Франции
знаете? Это - об'единение швейцарских союзов, а это знаменитый Гальвани
- смотрите, как прекрасно сделано. Это - Кювье, - значительно хуже!
На его багровом носу дрожало пенснэ, влажные глаза оживились, он брал
медали толстыми пальцами так осторожно, как будто это была не бронза, а
стекло.
- Прекрасное искусство, - ворчал он и, смешно оттопыривая губы, сду-
вал пыль с медалей.
Я искренно восхищался красотой кружечков металла и видел, что старик
нежно любит их.
Закрыв - со вздохом - витрину, он спросил меня: люблю ли я певчих
птиц? Ну, в этой области я знал, вероятно, больше, чем три генерала. И
между нами завязалась оживленнейшая беседа о птицах.
Старик уже вызвал жандарма, чтобы отправить меня в тюрьму, у косяка
двери вытянулся солидный вахмистр, а его начальник все еще говорил сожа-
лительно чмокая:
- Вот, знаете, не могу достать шура! - Замечательная птица! И, - во-
обще, - птицы прекрасный народ, правда? Ну, отправляйтесь с Богом... Да,
- вспомнил он, - вам учиться надо, ну, там - писать, а не это...
Через несколько дней я снова сидел перед генералом, он сердито бормо-
тал:
- Конечно, вы знали, куда уехал Сомов, и надо было сказать это мне, я
бы сразу выпустил вас. И - не надо было издеваться над офицером, который
делал обыск у вас... И - вообще...
Но вдруг, наклоняясь ко мне, он добродушно спросил:
- А теперь вы не ловите птиц?
... Лет через десять после забавного знакомства с генералом, я, арес-
тованный, сидел в Нижегородском жандармском управлении, ожидая допроса.
Ко мне подошел молодой ад'ютант и спросил:
- Вы помните генерала Познанского? - Это мой отец. Он умер, в Томске.
Он очень интересовался вашей судьбой, - следил за вашими успехами в ли-
тературе и, нередко, говорил, что он первый почувствовал ваш талант. Не
задолго до смерти он просил меня передать вам медали, которые нравились
вам, - конечно, если вы пожелаете взять их...
Я был искренне тронут. Выйдя из тюрьмы, взял медали и отдал их в Ни-
жегородский музей.
... В солдаты меня не взяли; толстый, веселый доктор, несколько похо-
жий на мясника, распоряжаясь точно боец быков на бойне, сказал, осмотрев
меня:
- Дырявый, пробито легкое насквозь! Притом - расширена вена на ноге.
Не годен!
Это крайне огорчило меня.
Не задолго до призыва я познакомился с офицером-топографом - Паскиным
или Пасхаловым, не помню.
Участник боя под Кушкой, он интересно рисовал жизнь на границе Афга-
нистана и весною должен был отправиться на Памир, работать по определе-
нию границ России. Высокий, жилистый, нервозный, он очень искусно писал
маслом, - маленькие, забавные картинки военного быта в духе Федотова. Я
чувствовал в нем что-то не слаженное, противоречивое, то, что именуют
"ненормальным". Он уговаривал меня: