"Максим Горький. Автобиографические рассказы." - читать интересную книгу автора

рабочими конторками, шкафами книг и тремя стульями, он, отирая платком
мокрую бороду и перелистывая мою толстую рукопись, говорил:
- Почитаем! Странный у вас почерк, с виду - простой, четкий, а чита-
ется трудно.
Рукопись лежала на коленях у него, он искоса поглядывал на ее страни-
цы, на меня - мне было неловко.
- Тут у вас написано - "зизгаг", это... очевидно, описка, такого сло-
ва нет, есть - зигзаг...
Маленькая пауза перед словом "описка" дала мне понять, что В. Г. Ко-
роленко - человек, умеющий щадить самолюбие ближнего.
- Ромась писал мне, что мужики пытались порохом взорвать его, а потом
подожгли, - да? Вы жили с ним в это время?
Он говорил и перелистывал рукопись.
- Иностранные слова надо употреблять только в случаях совершенной не-
избежности, вообще же лучше избегать их. Русский язык достаточно богат,
он обладает всеми средствами для выражения самых тонких ощущений и от-
тенков мысли.
Это он говорил, между прочим, все расспрашивая о Ромасе, о деревне.
- Какое суровое лицо у вас! - неожиданно сказал он и, улыбаясь, спро-
сил: - Трудно живется?
Его мягкая речь значительно отличалась от грубоватого окающего
волжского говора, но я видел в нем странное сходство с волжским лоцма-
ном, - оно было не только в его плотной, широкогрудой фигуре и зорком
взгляде умных глаз, но и в благодушном спокойствии, которое так
свойственно людям, наблюдающим жизнь, как движение по извилистому руслу
реки среди скрытых мелей и камней.
- Вы часто допускаете грубые слова, - должно быть, потому, что они
кажутся вам сильными? Это - бывает.
Я сказал, что - знаю: грубость свойственна мне, но у меня не было ни
времени обогатить себя мягкими словами и чувствами, ни места, где бы я
мог сделать это.
Внимательно взглянув на меня, он продолжал ласково:
- Вы пишите: "Я в мир пришел, чтобы не соглашаться. Раз это так"...
Раз - так, - не годится. Это - неловкий, некрасивый оборот речи. Раз
так, раз этак, - вы слышите?
Я впервые слышал все это и хорошо чувствовал правду его замечаний.
Далее оказалось, что в моей поэме кто-то сидит "орлом" на развалинах
храма.
- Место мало подходящее для такой позы и она не столько величествен-
на, как неприлична, - сказал Короленко улыбаясь. Вот он нашел еще "опис-
ку", еще и еще. Я был раздавлен обилием их и, должно быть, покраснел,
как раскаленный уголь. Заметив мое состояние, Короленко, смеясь, расска-
зал мне о каких-то ошибках Глеба Успенского; это было великодушно, а я
уже ничего не слушал и не понимал, желая только одного - бежать от сра-
ма... Известно, что литераторы и актеры самолюбивы, как пуделя.
Я ушел и несколько дней прожил в мрачном угнетении духа.
Я видел какого-то особенного писателя: он ничем не похож на расшатан-
ного и сердечно милого Каронина, не говоря о смешном Старостине. В нем
нет ничего общего с угрюмым Сведенцовым-Ивановичем, автором тяжеловесных
рассказов, который говорил мне: