"Александр Говоров. Санктпетербургские кунсткамеры, или Семь светлых ночей 1726 года (Исторический роман) " - читать интересную книгу автора

резного, вычурного крыльца, там русская Канатная слободка. Раскинулись
огороды, курятники, баньки, амбары по берегам извилистого ручья.
Для изобильного приготовления снастей и канатов, российскому флоту
потребных, в слободе поселены были знатоки пенькового и крутильного
искусства, веревочной хитрости, переведенные сюда из других городов. К тому
же и смолить ту вервь было здесь подручно - Смоляной двор рядом.
На торфянике строили, били сваи в черную грязь, плодородную землю в
лукошках доставляли. Зато теперь там и сады, и огороды, и яблоньки цветут,
как где-нибудь в Рязани.
И все равно мертва эта земля, рассуждают старики. Комарье кругом,
хлипкая жижа. А болотная сизая марь по вечерам, от которой грудь кашлем
заходится и вольная душа изнывает!
Как и весь новооснованный Санкгпетербург, слобода была распланирована
по линеечке. Изб и шалашей разных не строили чтоб - ни-ни! Каждому
переведенцу казенными силами дом был выстроен, но чертежу, образцовый. А за
дом сей жалованья вычитать следовало двадцать лет.
Но обычаи в казенную, по ранжиру строенную слободу перешли из самой
что ни на есть исконной Руси. На качелях качаются, в баньках парятся до
изнеможения, песни поют по вечерам.
И на завалинке сбираются как на какой-нибудь парламент. Хороша
завалинка у образцового дома вдовы Грачевой; защищена и от смоляного дыма
едкого, и от солнцепека, а напротив, как раз у мостика через ручей,
возвышается блистающий зеркальными окнами Кикин чертог.
Приходит бурмистр, сиречь цеховой староста, по фамилии Данилов, с
золоченой цепью во весь живот, поигрывает ключиками от чуланов, где лежит
его имущество. Является бездельник карлик Пу лишка, который, хотя и монстр,
но происхождения дворянского. Присутствует и вдовы той нахлебник, студент
Миллер, в жалких очочках, которого никто иначе как Федя не называет. Тут,
наконец, и главный закоперщик всяких бесед - отставной драгун Ерофеич,
промышлявший трепанием конопли.
Пеший ли, конный ли - все завалинке той пища для рассужденья. Пока
идет он или едет, завалинка молча грызет орешки или щелкает тыквенное семя.
Следуя мимо, он непременно завалинке всей поклонится, и завалинка
обязательно ответит, а у кого есть шляпа или хотя бы треух - приподнимет.
А уж когда путник скроется из виду, тут завалинка даст себе волю -
все косточки перемоет.
- Гляньте! - пропищал карлик Нулишка. Таков уж у него был голос
пронзительный. - Гляньте! От Кикиных палат уже третий воз с пожитками
принцев отъехал.
- Не успели принцами заделаться, уже пожитки возами возят.
- Каждого одень, обуй, - сказал отставной драгун Ерофеич, доставая
кисет с табачком. - Да не по-простому, по-княжескому.
- Да накорми, да напои! - волновалась завалинка.-А на торжищах-то -
шаром покати.
Боязливая вдова охнула из окна своей кухни:
- Ох, господа хорошие, вы говорите, говорите, а до Тайной канцелярии
не доведите.
- Кого тут бояться? взвизгнул Нулишка. - Тут все свои.
- Свои-то свои... - усмехнулся Ерофеич, наскреб в кисете табачку и
двумя пальцами засунул в нос. - А как бы не случилось, как в Святогорском