"Даниил Гранин. Эта странная жизнь" - читать интересную книгу автора

ведомости. Происходили научные и ненаучные дискуссии, на
биологическом фронте разыгрывались в те годы битвы поистине
кровавые, - Любищев не сторонился их, он участвовал в них, он
выступал, он возмущался, писал письма, статьи, спорил, были
моменты, когда он оказывался в центре сражения - его увольняли,
прорабатывали, ему грозили,- но были и триумфы, были праздники,
семейные радости - ничего этого я не находил в дневниках. Уж
кто-кто, а Любищев был накрепко связан и с сельским хозяйством,
знал, что происходило в предвоенной деревне и в послевоенной,
писал об этом в докладных, в специальных работах - ч пи слова в
дневниках. При всей его отзывчивости, гражданской активности,
дневники его из года в год сохраняли канцелярскую
невозмутимость, чисто бухгалтерскую отчетность. Если судить по
ним, то ничего не в состоянии было нарушить рабочий ритм,
установленный этим человеком. Не знай я Любищева, дневники эти
могли озадачить психологической глухотой, совершенством
изоляции от всех тревог мира и от собственной души. По, зная
автора, я тем более изумился и захотел уяснить, какой был смысл
с такой тщательностью десятки лет вести этот - ну, пусть не
дневник, а учет своего времени и дел, что мог такой перечень
дать своему хозяину? Из коротких записей не могло возникнуть
воспоминаний. Ну, заходили Шустовы, ну и что из этого? Стиль
записей предназначался не для напоминаний, не было в нем и
зашифрованности. Притом это был дневник не для чтения, тем
более постороннего. Вот это-то и было любопытно. Потому что
любой самый сокровенный дневник где-то там, подсознательно, за
горизонтом души, ждет своего читателя.
Но если это не дневник, тогда что же и для чего?
Тогдашние мои глубокомысленные рассуждения ныне производят
на меня комичное впечатление: сам себе кажешься непонятливым
тугодумом. Так всегда, я убежден, что если записать, какие
рассуждения предшествовали любому, даже талантливому открытию,
то нас поразит количество трухи, разных глупых, абсурдных
предположении.
Не существует никаких правил для ведения дневников, тем не
менее это был не дневник. Сам Любищев не претендовал на это. Он
считал, что его книги ведут "учет времени". Как бы
бухгалтерские книги, где он по своей системе ведет учет
израсходованного времени.
Я обратил внимание, что в конце каждого месяца подводились
итоги, строились какие-то диаграммы, составлялись таблицы. В
конце года опять, уже на основании месячных отчетов,
составлялся годовой отчет, сводные таблицы.
Диаграммы на клетчатой бумаге штриховались карандашиком то
так, то этак, и сбоку какие-то цифирки, что-то складывалось,
умножалось.
Что все это означало? Спросить было некого. Любищев в
механику своего учета никого не посвящал. Не засекречивал,
отнюдь, видимо, считал подробности делом подсобным. Было
известно, что годовые отчеты он рассылал друзьям. Но там были