"Даниил Гранин. Эта странная жизнь" - читать интересную книгу автора

глубокой социальной совестью, чем мы, бабье, - всегда болели, а
часто и умирали, если не могли говорить о науке пли искусстве
того, что им велела совесть". И далее: "...Но ведь у вас есть и
долг перед наукой (в более глубоком смысле социальный), который
заставляет Вас сидеть у микроскопа, писать статьи о науке...
Есть два долга: один - наука, другой - ответственность за те
формы которые получает данная отрасль данной науки в данную
историческую минуту. Я не уверена, что второй ДОА! серьезнее
первого. Решает ведь первое. Именно первое - открытие, событие:
находка сметает второе".
Мнения друзей сводились к одному: дело ученого - решать
свои непосредственные задачи. Научная критика, говорили они,
играет подсобную роль в решении больших вопросов, "это все
скорее - тактика, политика, а не научный спор. Эти вопросы надо
отнести к компетенции партии и правительства". Опасения были
справедливы, доводы умны и дальновидны. Ему, как и
предсказывали, пришлось столкнуться с дирекцией института и
подать в отставку. Потом правота его была признана, его звали
назад; но то - потом, спустя годы, в том прекрасном будущем, в
котором обязательно справедливость торжествует, а порок, как и
положено, наказан, - а пока что каждый мог его спросить: вот
видишь, что получилось, так стоило ли?
Рукопись свою, несмотря на уход из института, он довел до
конца. Рассуждая логически, он не сумел бы доказать, что работа
эта стоила всех неприятностей, стоила того, чтобы отвлечься от
основной своей работы... Разве что - гражданская совесть.
Может, это решало - совесть - весьма туманная материя, вроде бы
никак не связанная с разумом? Да и совесть его тоже страдала от
того, что он забросил, отложил дело своей жизни. Он все время
как бы брал отпуск за свой счет, отпуск от любимой своей
работы. Ради чего? Боролся за правду? Но ведь не его это
назначение, он - ученый, он ищет истину, а не правду. Истина
важнее... А правда нужнее... Обязан - не обязан. Должен - не
должен. Совесть его разрывалась. Он чувствовал болезненное это
противоречие, яростную полемику между долгом вмешаться,
откликнуться и главным долгом своей жизни. Он понимал, что в
каком-то смысле жертвует собою, откладывая осуществление
любимого дела. В сущности, он жертвовал своим временем. Он не
мог найти компромисса.
В его продолжительной жизни не было решения, она была
постоянным спором. Внутренний спор делал его все более чутким и
непримиримым ко всякому злу жизни. Неумолчный этот спор питал
его нравственность. В нем росло как бы ощущение всемирности,
когда человек сознает, что в нем самом и для него - творится
история. И что судьба страны есть его собственная судьба. Это
чувство гражданина страны. Не случайно он так чтил Тимирязева
за то, что тот совмещал преданность чистой науке и сознание
общественного долга ученого перед народом. Ощущение всемирности
- ощущение принадлежности к роду человеческому.
В числе его любимцев были и Эйнштейн, и Кеплер, и Леонардо