"Даниил Гранин. Эта странная жизнь" - читать интересную книгу автора

Написав это, я вспомнил замечательного советского
художника Павла Николаевича Филонова. Вот, пожалуй, наиболее
сильный из известных мне примеров человеческой одержимости.
Филонов был исступленно предан своему искусству. Он жил
аскетично, нередко голодал - не потому, что не мог заработать,
а потому, что не хотел зарабатывать себе живописью. Вел он себя
нетерпимо, не соглашался ни на малейшие компромиссы. Судя по
воспоминаниям его сестры, Евдокии Николаевны Глебовой,
обстановка его мастерской - она же жилище - была самая
спартанская. К другим художникам он относился в лучшем случае
критически, а чаще - просто не признавал. Опять же из-за своей
одержимости он но мог не отвергать все иные художественные
школы и направления. Только свою живопись он считал подлинной,
свою манеру считал революционной. Он не щадил своего здоровья,
не щадил близких, не замечал никаких лишений; единственное, к
чему была устремлена вся его натура,- живопись. Работать,
писать, рисовать, стоять у холста, искать новые приемы, способы
- это, и только ото, было способом его существования, это было
жизнью... Можно, конечно, уважать и чтить подобную
художническую преданность, но человечески симпатичного в ней
мало. А вместе с тем живопись Филонова поразительна. Значит,
что же - одержимость, фанатичность помогали ему? Великолепные
картины его, посвященные революции, петроградским рабочим,
проникнутые энтузиазмом, живописные в каждом малом кусочке
полотна,- все это получалось, несмотря на одержимость? Или
благодаря ей? Одержимость, значит, помогает таланту? Ничего в
ней нет плохого? Да и что, спрашивается, нам за дело до того,
какой ценой досталась Филонову эта красота, когда мы сегодня
любуемся его картинами. Так что же, чем плоха такая
одержимость, если она помогает художнику? Ведь то же самое
может быть и с ученым...
Важны результаты, открытие, добытая истина... Вроде бы все
так, но, почему-то уже без всяких доводов, мне по-прежнему
несимпатична, неприятна одержимость. Иногда, перебирая рисунки
Филонова, я мысленно благодарю его - и возмущаюсь, вспоминаю
его жизнь и отвергаю ее всей душой, и не могу понять, прав он
или не прав, и имел ли, вообще, человеческое право на это?
Письма были то немногое, чем Любищев мог практически
помогать людям. Возможность помочь делала его нерасчетливым, он
забывал о времени, выкладывался, не жалея себя. Его отзывы -
это, в сущности, пространные рецензии. Он делал их бескорыстно,
бесплатно. 'JH разбирал ошибки, находил сомнительные места,
спорил, он совершал работу редактора-правил, подсказывал,
советовал. К нему обращались малознакомые, вовсе незнакомые -
он не отказывал.
Масштабы его деятельности соответствовали целому
учреждению: "Главсовет", "Главпомощь", "Бюро научных услуг" -
что-то в этом роде. Кроме научных советов, были и нравственные.
Он не стеснялся выступать наставником, учить, требовать,
разбирать поступки. Лично для меня наиболее драгоценное в его