"Даниил Гранин. Наш комбат (Авт.сб. "Наш комбат")" - читать интересную книгу автора

было воспитать настоящего солдата.
- Он и без того был хороший солдат, - сказал я.
- Вы что же, религию допускаете?
Тогда мы тоже считали Безуглого темным человеком, одурманенным попами,
и в порядке антирелигиозной пропаганды рассказывали при нем похабные
истории про попов.
- Ты сам помогал отбирать у него молитвенник, - вдруг уличающе сказал
Рязанцев.
- Я?
- Когда обыскивали, - неохотно подсказал мне Володя.
Они все помнили, значит, это было.
- Не обыскивали, а проверяли вещмешки, - поправил Рязанцев, -
продовольствие искали.
- Ну, положим, не продовольствие, - сказал Володя, - а наши консервы.
- Это ты напрасно...
- Тогда у Силантьева свинец нашли, - отвлекая их, сказал комбат.
Интересно, как прочно вдавился этот пустяковый случай. Морозище, белое
маленькое солнце, вещевые мешки, вытряхнутые на снег. Силантьев, сивоусый,
кривоногий, в онучах, вывернул свой мешок, и комбат заприметил что-то в
тряпице, вжатое в снег. Поднял, развернул, там был скатанный в шар свинец.
"Вы не подумайте, товарищ комбат, - сказал Силантьев, - это я из немецких
пуль сбиваю". - "Зачем?" - "Охотники мы". До самой Прибалтики тащил он с
собою свинец.
И тут я не то чтобы вспомнил, а скорее, представил, как рядом со мной
Безуглый выкладывает из своего мешка обычное наше барахло - бритву с
помазком, полотенце, письма, рубаху и среди этой привычности молитвенник в
кожаном переплете с тисненым крестом. Я схватил его, начал читать
нараспев: "Господи, дай нам днесь...", гнусавя ради общего смеха, "днесь"
- слова-то какие! Что мне тогда были эти слова - глупость старорежимная.
Подошел Рязанцев, перетянутый ремнями, и я торжественно вручил ему
молитвенник, тоже, наверное, не без намека, да еще подмигнул ребятам.
Я-то себе лишь представлял, и то это было отвратительно, а они-то в
точности помнили, как это было.
- Консервов не нашли, зато немного зерна нашли, - сказал комбат,
выручая меня.
Может, не только молитвенник, может, комбат помнил за мной еще кое-что
из того, что я давно забыл и теперь понятия не имею, каким я был и как это
выглядит сегодня.
Мы шли, высматривая нашу землянку, раскисшая земля чавкала под ногами.
- Любой из нас натворил немало разных глупостей, - сказал я комбату. -
Что мы понимали?..
Он долго молчал, потом сказал неожиданно:
- Ишь, как у тебя просто. Ничего не понимали - значит, все прощается?
- Бывает, конечно, что в молодости понимают больше, чем потом... - Я
старался быть как можно язвительней. - Вершина жизни, она располагается
по-разному.
- Вершина жизни, - повторил он и усмехнулся странновато, не желая
продолжать.
- Между прочим, вы читали мой очерк?
- Читал.