"Даниил Гранин. Наш комбат (Авт.сб. "Наш комбат")" - читать интересную книгу автора

наконец показался, волоча какой-то узел, за ним Сеня; немец пошел,
оглядываясь на нас, и тут Сеня шваркнул гранату в блиндаж, и поднялась
стрельба, немец упал, ракеты, крики, немец вопит как сумасшедший, мы
пятимся, скатываемся куда-то в низину, Сеня волочит узел, потом
вытаскивает из узла бутылку. Отличный был ром. Захмелев, уже ничего не
боясь, каким-то чудом пробрались мы через эту проклятую спираль Бруно,
ввалились к своим. Развязали скатерть, там было мороженое месиво из
сардин, сосисок, ананасов. Мы с ребятами - кто там был, вспомнить
невозможно - срубали асе эти деликатесы со скоростью звука.
- А вы через неделю консервы искали! - победно сказал Володя. - Смеху
подобно!
И он не без таланта изобразил, как все произошло, когда Сеня распахнул
дверь: посреди блиндажа стоял накрытый стол. Готовились справлять
рождество. Всякие сыры и мясо, салфетки. Окончательно же пронзил Сеню
зеленый салат, руку у него свело, не мог же он бабахнуть в такую роскошь.
Психологически не в состоянии ввиду голода. На его счастье, там всего один
фриц вертелся, снаряжал этот стол.
- Сенечка и предложил ему на языке Шиллера и Гете сгрести харч и мотать
с нами, - сказал Володя, - а потом свои же и подстрелили этого фрица или
ранили.
Мне-то казалось, что все было бестолковей, и консервов было всего
несколько банок, и фрица я вроде не видал. Но кому нужна была точность?
Так было куда интересней - это была одна из тех легенд, которые бродили по
фронту, сохранялись никем не записанные, отшлифовывались из года в год,
припоминались в дни Победы, когда всплывают происшествия смешные,
невероятные, и прошлое притирается, обретает ловкий овал...
- А ты тоже сомневался в Полесьеве? - спросил комбат, впервые проявляя
собственный интерес.
Володя честно задумался, и мне стало ясно, что комбат попал в самую
точку, в яблочко, потому что из всего приукрашенного тот момент, когда мы
томились, сохранился подлинным, и в этом моменте мы не то чтобы усомнились
в Семене, нет, мы убеждали себя, что не сомневаемся в нем, - вот это-то и
почувствовал комбат.
Непонятно только, почему он сказал "тоже".


Он вытащил какую-то бумагу, похожую на карту, надел очки, сверился, и
Володя потащил меня к яме, полной воды, заросшей, как и другие ямы,
неотличимой до того, пока комбат не указал на нее, ибо тут она
превратилась в совершенно особую. Те же гнилые бревна вытаркивались из
осыпи, Володя мягко ступал на них, показывая, где были наши нары, мое
место, его место, присел, балансируя на скользком гнилье, вытянул из грязи
конец черного шнура. Вернее, плесенно-зеленого, это мы увидели его черным,
как он висел поперек землянки и горел в обе стороны, медленно, копотно
выгорела изоляция - такое у нас тогда было освещение. На стене в золотой
рамке висела настоящая картина, писанная масляными красками: дама в
соломенной шляпе гуляет по набережной. Там светило южное солнце, море было
зеленым, небо ярко-голубым, мы лежали на истлевшем бархате, найденном в
разбитой церкви, и Володя пел Вертинского...
Вечером, после тошнотного хвойного отвара, когда от голода дурманно