"Даниил Гранин. Наш комбат (Авт.сб. "Наш комбат")" - читать интересную книгу автора

колыхались нары, не было ничего трогательнее этих песенок. Я тогда понятия
не имел о Вертинском, он считался запретным. И почему так действовали на
нас бананово-лимонный Сингапур, сероглазые короли, желтые ангелы...

Мадам, уже падают листья
И осень в смертельном бреду.

Голос у Володи остался такой же, низкий, с щемящей хрипотцой:

Уже виноградные кисти
Темнеют в забытом саду.

Сеня Полесьев лежал в своем углу холодный и твердый, это был уже не
Сеня, а предмет, как доски нар, как банка с ружейным маслом. Мы еле
дотащили его, раненного в живот. Он умер к вечеру, и через час мы получили
за Сеню порцию хлеба, суп и поделили его сто пятьдесят граммов. Пришла
Лида, мы налили ей в кружку и оставили немного супу - закусить. Она легла
между нами погреться - как мужчины мы были безопасны.
В дверь заглянул комбат.
- Что за веселье? Что за песни?
- День рождения справляем, - сказала Лида.
- Чей это день рождения?
- Вы разве не в курсе? - сказала Лида. - Может, хотите присоединиться?
У нас славная компания.
Никто, кроме Лиды, не позволял себе так говорить с комбатом.
Пригнувшись в низком проеме, он смотрел на Сеню, прикрытого газеткой.
Мы знали, что он любил Сеню и защищал его перед Баскаковым...
"Одиннадцатый", - сказал он голосом, обещающим долгий смертный счет,
ничего не отразилось на его лице, и я позавидовал его выдержке.
Он ушел, а мы лежали и пели. И если уж откровенно - мы выпили за упокой
Сени и потом чокнулись за здоровье вождя. Мы хотели, чтобы он жил
много-много лет. Потом Володя отправился в наряд, а мы с Лидой заснули,
прижавшись друг к другу. Проснулся я оттого, что почувствовал ее слезы.
- Не убивайся, - сказал я. - Война.
- Дурачок, я ж не о нем, - и вдруг она стала целовать меня. Спросонок я
не сразу понял, гимнастерка ее была расстегнута так, что открылись
голубенькие кружева ее сорочки, и я впервые заметил, какие у нее груди,
несмотря на голодуху, какие у нее были крепкие груди. Но она ведь знала,
что я ничего не мог, никто из нас тогда не мог. И все равно мне было
стыдно за свою немощь. Я оттолкнул ее, потом выругал, ударил, скинул ее с
нар, вытолкал из землянки. "Сука, сука окопная!" - кричал я ей вслед.
Сейчас мне казалось, что потом я тоже заплакал, да, было бы хорошо, если б
это было так, но я точно знаю, что я не плакал, я завалился спать, я
считал, что я чем-то подражаю комбату, такой же непреклонный и волевой.
Какая подлая штука - прошлое. Ничего, ничего нельзя в ней исправить...

Я жду вас, как сна голубого,
Я гибну в любовном бреду...

Вместо Лиды сейчас подпевал Рязанцев, фальшиво и самозабвенно, и взгляд