"Даниил Гранин. Наш комбат (Авт.сб. "Наш комбат")" - читать интересную книгу автора

Напряженность была в моей улыбке. Нас всегда подпускали поближе и
начинали строчить. Наша артиллерия, бедная снарядами, не могла подавить
их. Чернели воронки, десять, двадцать, все-таки кое-что, но стоило нам
приблизиться - и "аппендицит" взрывался тем же смертно-плотным огнем.
Казалось, до сих пор весь объем этого сырого пространства исчерчен
следами пуль. Со временем город продвинется, поглотит это поле, тут
построят дома, зальют асфальтом землю, натянут провода. Никто уже не
сможет различить за шумом улиц звуков войны, запахов тола, махорки, никому
и в голову не придет, только для нас это пространство будет разделено
линией фронта. Сеня Полесьев рухнул тут на колени, взвыл, держась за
живот. Там упал Безуглый, и где-то тут, между ними, через две недели
свалился и я... Все атаки слились в одну, мы шли, бежали и снова ползли в
сером позднем рассвете. Память очнула старую боль раненной тогда ноги,
дважды меня било в одну ногу, но обычно помнилось второе ранение на
прусском шоссе, а сейчас я вспомнил, как полз здесь назад по снегу и
ругался.
Травяной склон "аппендицита" был пуст, безмолвен. Комбат шел к нему
спокойно, в полный рост. "Ему-то что, - сказал как-то Силантьев, - он
заговоренный, а нашего брата сечет без разбора". Никто не ставил в заслугу
комбату, когда он шел впереди по этому полю.
Я оглянулся. Позади, держась за сердце, брел Рязанцев. Желтая рубашка
мокро облепила его тряские груди, живот, волосы слиплись, обнажив лысину.
Все-таки я вспомнил! "Наш подарок", - писал Рязанцев в боевых листках.
Красным карандашом. Взять "аппендицит" к двадцать первому декабря. Его
предложение. Его инициатива.
Рязанцев посмотрел на меня. Почувствовал, замедлил шаг, а я
остановился, поджидая его. Деваться ему было некуда. Он заискивающе
улыбнулся.



6


...Не дождь шел, а снег, зеленый снег в пугливом свете ракет. И я вдруг
увидел, что меня не ранило, а убило, снег засыпал меня, рядом лежал
Безуглый, еще неделю мы лежали на этом поле, потому что у ребят не было
сил тащить нас, потом нас все же перетащили. Баскаков вынул у меня
партбилет, письма, Лидину карточку (черт меня дернул держать эту карточку
в кармане!). Он вынул ее при всех и отдал Лиде, и меня закопали вместе с
другими. Так я и не знаю - взяли этот "аппендицит" и что с Ленинградом;
для меня навечно продолжается блокада, треск автоматов, ненависть к немцам
и наш кумир, величайший, навечно любимый мною, наша слава боевая, нашей
юности полет... Но не надо над этим усмехаться - мы умерли с этой верой,
мы покинули мир, когда в нем была ясность - там фашисты, здесь мы, во
врага можно было стрелять, у меня был автомат, две лимонки, и я мог
убивать врагов. А умирать было не страшно, смерти было много кругом.
Теперь вот умирать будет хуже... А через двадцать с лишним лет пришел на
это поле комбат и впервые вспомнил тот бой.