"Даниил Гранин. Наш комбат (Авт.сб. "Наш комбат")" - читать интересную книгу автора

Я заспорил с Рязанцевым. Комбат не вмешивался, он молчал бесстрастно,
непроницаемо.
Машина плыла по Московскому проспекту, мимо безликих, скучных новых
домов с низкими потолками, мимо новых универмагов, тоже одинаковых, с
одинаковыми товарами, очередями, духотой, надменными лицами продавщиц...
Нет, машина шла мимо огромных светлых домов, выстроенных на пустырях, где
стояли халупы, которые в войну разобрали на дрова, мимо высоких
современных витрин, где было все, что угодно, и внутри в длинных
прилавках-холодильниках было полно пирожных, сыров и еще всякой жратвы,
мимо кафе, закусочных, воскресных парней в джинсах, девочек с мороженым,
они озабоченно поглядывали вверх, где затягивало плотнее, видимо,
собирался дождь.
Остановились перед светофором. Володя проводил глазами рыжую девочку в
бархатных брючках.
- Ах, цыпленок!
- Не нравится мне эта мода, - строго сказал комбат. - Вульгарно.
Володя прищелкнул языком.
- При хорошей фигурке... А что, кавалеры, не заземлиться ли нам в
ближайшей таверне. Возможны осадки, посидим в тепле. Помянем. Важно что?
Что мы встретились, - и он подмигнул мне в зеркальце.
- Тоже идея, - поддержал я. У нас сразу с ним все восстановилось, как
будто и не было двадцати лет.
- Дождя испугались? - сказал Рязанцев. - Небось в годы войны...
- Годы войны были суровым испытанием, - сказал Володя.
Комбат опустил стекло, посмотрел на небо.
- А помните, сюда мы в баню ходили, - сказал он.
- Точно, я Сеню Полесьева сюда водил! - и Володя произнес голосом Сени,
чуть шепелявя: - "Первые шесть месяцев после бани чувствую себя отлично".
Я сразу вспомнил Сеню, его высоко поднятые брови, тонкую заросшую шею,
его вспыльчивость и доброту.
- Если б не твой Баскаков, послали бы Полесьева переводчиком, - сказал
я Рязанцеву.
- Почему мой? Какой он мой?
- До сих пор почитаешь.
Рязанцев запыхтел, осторожно ударил себя в грудь.
- Мы делали общее дело. Конечно, отдельные нарушения были...
- Однополчане! - предостерегающе сказал Володя. - Разговорчики! - Ему
хотелось вспоминать только веселое.
Он вез нас в ту военную зиму, к нам, молодым, не желая замечать, как мы
изменились. А я видел только это, и чем дальше, тем сильнее меня раздражал
Рязанцев и особенно комбат. Все в нем было не то. Все казалось в нем
скучноватым, никак не соответствовало, не сходилось с тем задуманным нами
когда-то. И эта обыденность, вроде бы стертость, запутанная мелкими
морщинами от школьных хлопот и обязанностей, домашних забот или не
домашних, а служебных, но таких же, как у всех, - чего-то уладить,
добиться чьей-то подписи; эта заурядность неотличимого от всех остальных,
конечно, не могла бы меня отвращать, если б он не был нашим комбатом. Но
тут начинался иной счет. Наш комбат обязан был оправдать наши надежды. От
него ждали блистательного будущего, траектория его жизни из той страшной
зимы сорок первого угадывалась вознесенной к славе полководца,