"Даниил Гранин. Наш комбат (Авт.сб. "Наш комбат")" - читать интересную книгу автора

командующего армиями, к золотому сиянию маршальских звезд, или что-то в
этом роде. На наших глазах он выдержал испытания и стойкостью, и
мужеством, он стал нашей гордостью, нашим кумиром. Уж ему-то предначертано
было достигнуть, и вот подвел, не достиг, и ведь не считает, что не
достиг, вот что возмущало. Если б неудача, тогда понятно, было бы
сочувствие и жалость, а так ведь чем утешился... И хотя я понимал, что мое
разочарование - глупость, может, он хороший учитель, все равно, никак я не
мог соединить того и этого. Ничего героического не оставалось в нынешнем.
И никакой романтики.
За двадцать с лишним лет образ комбата выстроился, закаменел, он
поднялся великолепным памятником, который я воздвиг на своей военной
дороге, он стал для меня символом нашей героической обороны. А теперь
появляется этот самозванец в небесном галстуке и заявляет, что он и есть и
символ, и кумир.
Не изменялись лишь те, кто погибли. Сеня Полесьев остался таким же, как
лежал на нарах между мной и Володей и рассказывал о том, какой климат был
здесь под Пулковом полмиллиона лет назад. Однажды он нашел немецкие
листовки и прочел их нам. Баскаков узнал, заинтересовался, откуда он знает
немецкий, да еще так свободно? Может, он его в чем заподозрил, тем более
что отец Сени был из дворян. Сеня вспылил: "То, что я знаю немецкий, в
этом ничего удивительного, многие знают немецкий. Ленин, например, знал
немецкий и Фридрих Энгельс, удивительно, что вы на такой работе не знаете
немецкого".
- А ты, оказывается, штучка, - угрожающе сказал ему Баскаков.
Под вечер немцы минами накрыли пулеметный расчет за церковью. Нас
вызвали к комбату. Баскаков должен был отправиться туда к пулеметчикам
проверить обстановку, и комбат предложил ему взять с собой двоих из нас.
Мы стояли перед ним вытянувшись, все трое. Баскаков указал на меня. Это
было понятно, я знал туда дорогу. Затем ему надо было выбрать Володю или
Полесьева. Комбат ждал, покусывая спичку, и я помню, как он быстро
усмехнулся, когда Баскаков указал на Полесьева.
- А знаете, почему он выбрал Полесьева? - сказал Володя. - Потому что
он понимал, что надежней и храбрей Семена нет.
- Баскаков, между прочим, сам был не из трусливых, - вставил комбат.
- Совершенно верно. При всех своих недостатках, - обрадовался Рязанцев.
Неприятно, что комбат напомнил об этом, но это было так. Я полз первым,
потом мне надоело ползти, я пошел по мелкому ходу сообщения, который был
мне по грудь, пошел быстро, назло Баскакову. Он тоже поднялся и шел за
мной, не отставая и еще посвистывая, и оглядывался на Сеню...


- Налево, - сказал комбат Володе.
У рощицы мы остановились и вышли на шоссе. Было тепло и пасмурно.
- Кто-нибудь из вас приезжал сюда? - спросил комбат.
Несколько раз за эти годы я проезжал здесь в Пушкин, однажды в Москву и
всегда оглядывался и говорил спутникам - вот тут мы воевали. Как-то мы
даже остановились, я хотел показать и ничего не узнал. Шоссе было обсажено
липами, вдали выросли большие белые дома. Следовало, конечно, специально
разыскать наши землянки, разбитую церковь. Я как-то предложил своим, мне
хотелось поводить их по здешним местам. Они согласились. "А потом хорошо