"Даниил Гранин. Дом на Фонтанке (Авт.сб. "Наш комбат")" - читать интересную книгу автора

Давно я не видел керосиновых ламп, может быть, это была единственная
керосиновая лампа во всем городе.
- Вы почти не изменились, - сказала мне Нина Ивановна. - Вы просто
повзрослели, стали большим мужчиной, совсем большим.
В каменной пепельнице лежали свежие окурки. Больше ничего не было на
столе. Непонятно, чем занималась Нина Ивановна до нашего прихода. Можно
подумать, что она сидела тут, курила и ждала нас.
- Веня, у вас глаза посинели. А были голубые. Ярко-голубые. Ну и лоб
стал больше. - Она засмеялась и торопливо раскурила новую толстую
папиросу.
Я покосился на Веню. Он был лысый, глаза его выцвели, но я вспомнил,
какие они были небесно-голубые и как он нравился девчонкам. Он был самым
добрым из нас и самым доверчивым. Он свято верил всему, что говорили,
печатали, учили. Даже неинтересно было разыгрывать его.
- Галина Осиповна умерла, тринадцать лет назад...
Тринадцать лет... Это была такая давность, я ощутил только смутную
запоздалую жалость; еще бы немного, и мы бы никого уже не застали.
- ...Нет, она не болела. Просто жить не хотела. Когда умер Илья
Иванович, все для нее сошлось на Вадиме. Она не могла представить, что он
не вернется... Она ведь долго еще ждала, вы знаете, она все надеялась...
Странно, что из всех погибших ребят я не верил только в смерть Вадима.
И Веня не мог согласиться с тем, что его нет. Все остальные сразу
становились мертвыми, а Вадим до сих пор...
Затем я вспомнил стол, за которым мы сидели. Он раздвигался во всю
столовую, мы играли на нем в пинг-понг, собирались за ним в праздники,
справляли окончание университета. Профессор Вадима сидел вместе с Галиной
Осиповной, они шептались и посматривали на Вадима. Профессор казался
дряхлым. Сейчас он академик и кажется довольно крепким. Вадим был зачислен
к нему на кафедру. Можно подумать, что Вадим предчувствовал, так он
торопился. Он кончил университет раньше на год. На лето он остался в
лаборатории. Последнее время мы редко встречались, он никуда не ходил.
Иногда он вызывал Веню помочь справиться с каким-нибудь уравнением. Я
обижался, ревновал. Дружба втроем - это всегда сложно.
- Теперь бы он поступил в аспирантуру, - сказала мне Галина Осиповна,
когда я зашел после войны.
Я тоже тогда поступал в аспирантуру.
- Язык он сдал бы сразу, - сказала она. - Он обогнал бы вас, он хорошо
знал немецкий.
Она высчитывала сроки защиты диссертации. Год за годом она представляла
себе его жизнь. Кандидатскую, потом докторскую, рождения его детей, когда
они должны были пойти в школу. Она расспрашивала меня про Веню, и про
Люду, и про мою дочь, и все высчитывала.
Тринадцать лет... Я и понятия не имел. Выходит, она умерла через
несколько лет после того, как я перестал заходить. Не обязательно было
связывать эти события. По-видимому, я тогда уверял себя, что жестоко
заставлять ее сравнивать, бередить раны. Я ничем не мог помочь ей, - для
чего ж было приходить?.. Нужно ли навещать жен и матерей наших погибших
товарищей - вот вопрос... Всегда чувствуешь себя виноватым. А в чем? Что
остался жив? Виноват, что здоров, что смеюсь. Нина Ивановна смотрела на
меня, и я почувствовал себя уличенным. Даже сейчас, спустя столько лет, в