"Даниил Гранин. Дом на Фонтанке (Авт.сб. "Наш комбат")" - читать интересную книгу автора

этом доме все заставляло, чтобы начистоту... Галина Осиповна, конечно, не
понимала, почему мальчики не приходят, что же случилось. А случилось то...
Впрочем, ничего не случилось, все обстояло весьма благополучно, в том-то и
дело...
- Зачем у вас керосиновая лампа? - спросил я.
- Это Фрося ничего не позволяет выбросить.
- Фрося? Она жива?
- Да, скоро она придет. Бедная, совсем плоха стала. Так-то физически
ничего... - Нина Ивановна заметно расстроилась.
Мы помолчали.
- Можно, Нина Ивановна, посмотреть комнату Вадима? - попросил я.
- Пожалуйста. У меня там беспорядок, вы простите.
Мне хотелось заглянуть туда до прихода Фроси. Может быть, я побаивался
ее.
Книжных полок там не было. Высокие книжные полки, где стояло Собрание
сочинений Джека Лондона в коричневых обложках, приложение к журналу
"Всемирный следопыт", комплекты "Мира приключений", которые мы зачитывали
и загоняли букинистам. Сохранился лишь его письменный стол. Тут мы
готовились к экзаменам. Вернее, Вадим помогал мне готовиться. В школе он
мне помогал, и когда я поступал в институт - он тоже помогал. С какой
легкостью он решал любые мои сложные задачки. Он любил и выискивал
головоломность. Он решал их вслух, волнуясь, заикаясь, и все становилось
изящно, просто. Дверь на балкон раскрывалась, ветер с набережной выдувал
занавеску. "Когда ты научишься логически мыслить?" - горячился Вадим.
На одном из портретов на столе я узнал Илью Ивановича - инженерная
фуражка набекрень, полотняный китель, толстые усы; совсем забылось его
лицо, а сейчас я вспомнил и то, как он читал и пел нам Фауста, объяснял,
что Библия - это не страшно, ее надо читать как хорошую литературу;
громадный, размашистый, резко непохожий на тогдашних взрослых. К тому
времени редкостью стала фигура крупного инженера старой русской школы.
Илья Иванович строил мосты на Волге, Оке... Знаменитые мосты, знаменитые
изыскания, экспедиции, кольцо на руке, "прошу покорно", "стало быть,
пожаловали"; была в нем независимость, гордость своей интеллигентностью -
теперь всего не вспомнить. Нас мало занимали взрослые, мы спохватываемся,
когда их уже нет; ах, какие замечательные люди жили, оказывается, рядом, а
нам и дела не было...
До сих пор не очень-то объяснишь, чем привлекал нас дом Вадима -
интеллигентностью? добротой? еретичностью? Мы росли в коммунальных
квартирах, в очередях, среди шума примусов; главным достоинством считалось
наше соцпроисхождение, а в те годы для нас слово "интеллигент" звучало
укором, примерно так же, как "белоручка", "спец", "мещанин", "бывший", - в
общем, нечто подозрительное. И тем не менее нас тянуло в этот дом -
весело-безалаберный, благородный, тут мы все были равны и пользовались
теми же правами, что и Вадим.
И стояла фотография Вадима: остролицый, остроносый,
петушисто-задиристый, в галстучке, уже студент. Узенький галстук, такой,
как носят нынче, а пиджак с широкими плечами, обидно старомодный. Внезапно
я отчетливо представил эту фотографию напечатанной в журнале рядом со
студенческими фотографиями Иоффе, Жолио-Кюри, Курчатова. Погиб великий
физик, и никто не знал об этом.