"Даниил Гранин. Дом на Фонтанке (Авт.сб. "Наш комбат")" - читать интересную книгу автора

заканчивала филфак, и все принялись обсуждать, что такое литературоведение
- наука или искусство. Хорошо, уточним, что такое наука?
- "Наука - это то, что можно опровергнуть", - сказал Вадим.
Он умел поворачивать привычное неожиданной стороной. Раз нельзя
опровергнуть, следовательно, это уже перестает развиваться, перестает быть
наукой.
Посреди нашего спора Галина Осиповна молча вышла. Вадим пошел за ней. И
только тут тревожное предчувствие коснулось нас. Наверное, взрослым
невыносима была наша беззаботность.
Погасили свет, открыли окно. Вода в Фонтанке отражала белое небо, свет
без теней, слепые окна Шереметьевского дворца, мы стояли обнявшись,
ушастые, стриженные под бокс, чуть хмельные; жаль, что я себя не помню,
себя никогда не представляешь, зато я помню пушок на щеках Вадима - он
только начал бриться, позднее нас всех. Он вернулся и стал рядом со мной.
До чего ж мы ни черта не понимали!.. Но я не испытывал сейчас никакого
превосходства перед теми ребятами, перед тем собой. Скорее я завидовал им.
То, во что мы верили, было прекрасно, и еще больше то, как мы верили.
- И с чего это вы решили пожаловать? - как можно мягче спросила Нина
Ивановна. Она нарезала ватрушку, красиво раскладывала ее на вазочке.
Я молчал.
Фрося наливала чай, большие руки ее тряслись. Веня вздохнул, он привык,
что во всех наших историях ему доставалось самое трудное.
- Мы давно собирались... случайно оказались...
Фрося пододвинула нам остатки ватрушки на бумаге.
- Что ты делаешь, Фросенька? - сказала Нина Ивановна. - Я ведь уже
положила.
Та посмотрела на нее, не понимая. Нина Ивановна взглянула на нас и
обняла Фросю, словно защищая.
- Ах, Фрося, Фросенька. Бесполезные мы стали. Соседи не дождутся, - она
криво усмехнулась. - Уплотнить нас нельзя, сугубо смежные комнаты. Да, так
мы о чем?..
- Ничего больше не выяснилось про Вадима? - быстро спросил Веня.
- Откуда ж... Разбомбили их в сентябре под Ораниенбаумом. Никого не
осталось, только и успел написать два письма. - Она деликатно подождала,
но мы не просили показать эти письма. Передо мной сразу возник детский
почерк Вадима, я почувствовал сведенные мускулы своего лица, тупое,
жесткое выражение, как маска, которую не было сил содрать.
- А как ваши успехи, Веня? - спросила Нина Ивановна. Откуда-то издалека
доносился его послушный голос, и я тоже издалека увидел его жизнь.
Конечно, повезло, что он, провоевав всю войну, остался жив, но отсюда,
из этой квартиры, судьба его никак не совмещалась с тем голубоглазым
мечтательным Веней. Казалось, что останься Вадим жить, все сложилось бы
иначе, была б настоящая математика, а не чтение годами того же курса в
техникуме. Может, и мне Вадим не позволил бы уйти из аспирантуры, не то
что не позволил, а я сам не ушел бы. Во времена Вадима я соглашался, что
самое великое событие - это открытие нейтрона. Вадина физика влекла меня
больше, чем мои гидростанции.
Но вся штука в том, что он и не мог уцелеть.
Такие, как он, не годились для отступления. Начало войны, ее первые
горькие месяцы, эта бомбежка под Таниной горой, с рассвета нескончаемые