"Даниил Гранин. Чужой дневник (Авт.сб. "Наш комбат")" - читать интересную книгу автора

обстоятельных записей не осталось. Так, отдельные заметки. Писателей было
человек десять. Почему мы ничего не записывали? Почему мы не считали себя
обязанными? Почему не было у нас профессиональной потребности? Один
Паустовский чувствовал себя путешественником, открывателем,
землепроходцем. Это сегодня поездкой во Францию никого не удивишь. В 1956
году Паустовский ехал в Европу, как к инопланетянам. Европейские следы
Бабеля, Маяковского, Пастернака были занесены, перепаханы войной.
В очерке о Неаполе "Толпа на набережной" Паустовский ведет рассказ,
будто он приехал в Неаполь сам по себе. Нас там нет. Все приключается с
ним одним, одиноким путешественником. В поездке с нами он втайне совершал
и другое путешествие - без нас. Как бы самостоятельно, без огромной толпы
туристов с автобусами, старостами, перекличкой. Как бы сам останавливался
в отелях, знакомился, попадал в истории, не торопясь наблюдал чужую жизнь.
Он путешествовал больше, чем ездил. Его любимцем был Миклухо-Маклай -
"человек, обязанный путешествиям силой и обаянием своей личности". Он
любил вспоминать Пржевальского, Нансена, Лазарева, Дарвина.
Большей частью мы становимся писателями, когда садимся за письменный
стол, когда "божественный глагол до слуха чуткого коснется". Паустовский
пребывал писателем и не работая. Он жил по-писательски, вел себя
по-писательски...
Однажды, когда мы с Паустовским стояли у борта, на дрожащем от зноя
горизонте океана показался пароход. Медленно вырастал из обреза воды нам
навстречу. Паустовский разглядывал его в бинокль, судя по очертаниям,
сказал он, это французский торговый пароход "Аякс". Построен еще перед
первой мировой войной для перевозки вин и фруктов. Первым капитаном на нем
был потомок Бенигсена, Альберт Бенигсен. И дальше Паустовский рассказал
удивительную историю про то, как "Аякс", застигнутый штормом, искал
убежища на африканском берегу в маленькой закрытой бухте, где обозначено
было какое-то подобие порта. Однако пирсы оказались почему-то пустыми, в
поселке не было видно ни души. Зной и безлюдная тишина царили на берегу.
Пароход причалил, подал несколько гудков, в ответ послышался рев. На
дощатый пирс вышел лев, за ним другой. Львы подошли ближе к чугунным
кнехтам, не боясь ни парохода, ни людей, и ревели, но как-то странно -
хрипло, прерывисто. За ними стали выходить львицы, молодые львы, львята,
они заполнили весь пирс, берег. Они ложились и смотрели на пароход. Их
набралось около сотни. Команда взялась за ружья, но Бенигсен не разрешил
стрелять. Он внимательно разглядывал это невиданное скопление львов, затем
приказал налить ведра воды, спустился с ними по сходням и поставил ведра
перед львами. Его не тронули. Первый лев подошел, лизнул воду, потом стал
не лакать, а втягивать ее. Они подходили один за другим. Бенигсен велел
наполнить питьевой водой большой бак, что стоял на камбузе. Его снесли на
берег и туда ведрами подливали воду. Львы толпились, как овцы. Они терлись
боками о ноги матросов. Львам отдали почти весь запас пресной воды. Когда
"Аякс" пришел в Пиреи, в цистернах не оставалось ни литра воды, команде
выдавали вино. В Сицилии Бенигсен узнал о страшной засухе, поразившей
Алжир.
Пароход меж тем приблизился. Без бинокля можно было рассмотреть на нем
флаг с голубым крестом. Это был новенький финский лесовоз. Он прошел от
нас неподалеку, и я удержался, - господи, как я благодарен судьбе или как
там оно называется, что удержало мою не знающую снисхождения литературную