"Даниил Гранин. Все было не совсем так" - читать интересную книгу автора

оно взялось? Законы наследственности не всегда так арифметически просты,
изящны, как это когда-то открылось Георгию Менделю, наблюдателю гороховой
жизни. Почему иногда из поколения в поколение наследуется любовь к гречневой
каше так же, как форма носа и глаз, а иногда вылезает такой носище, черт его
знает, где он хранился, в каком колене предков.
Однажды отец взял Д. с собой в поездку на железнодорожной дрезине.
Ехали на ней вручную, то есть "качали" рычаг, и платформочка эта катилась по
рельсам. Быстро, куда быстрее, чем пешком. Хорошо на дрезине, ветер в лицо
пахучий, земляничный, потому что на откосах насыпи самое раздолье
земляничное. На дрезине доехали до следующей станции, чтобы не ждать поезда
четыре часа, загнали ее на ветку и по ветке еще отмахали километров пять.
Там пересели на телегу, на телеге трюхали долго, но тоже весело, особенно
через деревню ехать; Д. дают править, и еще у него есть обязанность
открывать и закрывать ворота на деревенской околице. Ворота жердяные, они
лубяным кольцом закрываются или щеколдой... По ребячьей нетерпелке важно
открыть, вскочить на телегу, а закрыть не обязательно - никого нет кругом,
но отец строго соблюдал уважительное правило и при выезде. Добрались они до
деревни, где когда-то жили. Д. узнал высокий зеленый дом, Петькину чайную,
теперь там была кооперативная столовка, торговали больше водкой стаканами и
пивом, закусывая моченым горохом, селедкой с хлебом. Кругом чайной стало
грязно, забор сломали, палисадник зарос крапивой.
Так у Д. появилось первое сожаление о прошлом, назад он ехал грустный,
даже когда давали ему качать дрезину, это не радовало. Неосознанно ощутил он
порчу времени.
На пне свежеспиленной сосны, отец называл ее кондовой, среди годовых
колец химическим карандашом отец пометил год своего рождения, год рождения
матери и, наконец, наружное кольцо появления на свет Д. "Видишь, твое самое
большое", - сказал отец. Что это означало, не пояснил, он иногда бросал
фразы, словно неоконченные. Д. нравилась наглядность этой картины: кольцо за
кольцом на желто-красной древесине, с блестящими каплями смолы, кружок
отца - тогда сосна была еще тоненькой, никак это не вязалось с возрастом
отца, с его кряжистой фигурой, с его сединой, и то, что в материнский год
сосна была уже крепкой, бревенчатой, все полагалось бы наоборот. Однажды,
спустя годы, он поймал себя на том, что, надевая свитер, растягивает ворот
так, как это делал отец, тем же жестом, и подумал, что в нем живет много
отцовского, вдруг вспомнил тот пень и слова отца. Большое свое кольцо, а
внутри него отцовское и второе, мамино. Они оба спрятаны в нем, они оба
составляют его нынешнего, их не вынуть, не отделить.
По вечерам в старорусском парке играл духовой оркестр. Оркестранты
сидели в раковине, слушатели - на длинных белых скамейках. Играли марши,
вальсы и что-то посерьезнее. Однажды он увидел, как с матерью разговаривает
дирижер; длинные волосы его спускались на белый отложной воротничок, когда
он дирижировал, он встряхивал головой, мотался во все стороны. Д. замечал,
что оркестр на него не смотрит, играет, казалось бы, сам по себе, зачем он
тут машет перед публикой, наверняка чтобы произвести впечатление. Дирижер
брал мать за руку, прижимал к своей груди, уговаривал выступить, спеть.
Несколько раз он приходил к ним домой, когда отец уезжал, давал Д. две
тянучки в кульке. Всякий раз - две коричневые тянучки в большом бумажном
кульке и бесцеремонно выталкивал его на улицу. Со своей компанией в один из
музыкальных вечеров Д. спрятался у эстрады за кусты, и посередине игры из