"Даниил Гранин. Все было не совсем так" - читать интересную книгу автора

бани. Баня была в огороде, внизу у речки. Топили не "по-черному". Парились
там крепко. Д. спасался внизу, подняться на полок не мог. Мужики наверху
настегивали друг дружку, потом выбегали на улицу, раскаленные, пар от них
шел, - и в речку. Страшно было видеть, когда зимой они бухались в снежный
сугроб. После бани, с узелками, распаренные, причесанные, умиротворенные,
поднимались к дому - и за стол. В доме было все прибрано, полы свежевымыты,
выскоблены, можно на таком субботнем полу лежать, играть, никто не скажет:
"Встань, чего на грязном разлегся".
Отец любил тогда выпить, закусить. Что тянуло к нему людей? Может,
добродушие. Скорее же всего - уютность. Рядом с ним можно было расслабиться.
Выпив, отец тоже расслаблялся, смеялся, шутил, а сильно захмелев, уходил
спать. При мирном своем характере он был спорщик. Причем азартный. Однажды
на Масленицу он заспорил с кузнецом, кто больше съест блинов. Оба они
чуть не погибли, не желая уступить.
Нормальное состояние детства - счастье. Огорчения, слезы и наказания -
все быстро смывается счастьем. Ты беззащитен, поэтому тебя все любят, мир
еще полон родных, полон открытий, удивлений и приключений.
Азарт спорщика Д., видимо, унаследовал.
На реке, где протекала летняя жизнь, зашел спор, кто дальше пронырнет.
А чтобы точно замерить, решили нырять с гонок, то есть с плотов, и
пробираться под ними, пока хватит воздуху. Так и сделали. Д., нырнув под
бревна, решил не перебирать их руками, а поплыть, для этого загрести вниз.
Поплыл, но, видно, там, внизу, поплыл не по прямой, потому что, когда
почувствовал, что "воздух кончается", стал выныривать, стукнулся головой о
бревна, потерял ориентацию. Плывет, перебирает руками скользкие бревна, и
никак они не кончаются. Темно, просвета нет, заметался он под бревнами, не
выплыть ему, стучит в бревна, так ведь не достучишься, не раздвинуть их.
Гонки стояли вдоль берега, перевязанные плот за плотом, длинные-предлинные.
Гонщики себе шалаш на нем сладили, сидели там и, услыхав ребячьи голоса,
почувствовали что-то неладное. Вытащили Д., еле откачали, отлежался он на
берегу, растерли его самогоном, но, главное, никто не сказал родителям, ни
ребятня, ни взрослые не выдали.
На спор многое делалось. Прыгали с сараев, ходили ночью в горелый дом.
Самое же страшное было лечь под поезд между рельсами.
На железнодорожную ветку, где грузили платформы пиленым лесом,
укладывали шпалы, доски, приходили паровозики, надрываясь, тащили платформы
на разъезд, чтобы прицеплять их к составу. Под этот паровозик с платформой и
ложились. Как сцепщик уйдет, так нырк между колесами и лежи. Под платформой
не страшно, страх весь - от паровоза, когда он над тобой идет, обдавая тебя
жаром, дымом, запахом масла, грохотом огромных своих колес. Малышня этим
довольствовалась, те, кто постарше, лет восемь, те ложились на главный путь
под большой состав. Отказаться было нельзя. Взрослые не представляют себе
жестокость детских порядков и принуждений. Армейская принуда слабее детской.
В армии тебя накажут, у детей тебя отлучат, что ужасней. Отлучат,
запрезирают.
Надо было перед самым идущим поездом выскочить на дорогу и лечь руки по
швам, машинист уже не мог затормозить, и весь состав проносился над тобой.
Ложились под товарные поезда. Под пассажирские не принято было. Машинисты
ругались. Пытались проучить, высыпали горячую золу, если успевали. Заводилой
был Петька Хромой. Ему ступню перерезало при такой выходке, он ловко прыгал