"Гюнтер Грасс. Жестяной барабан. Книга 1" - читать интересную книгу автора

безвозвратно утрачена, потому что человек одинок, каждый человек равно
одинок, не имеет права на индивидуальное одиночество и входит в безымянную и
лишенную героизма одинокую толпу. Так оно, пожалуй, и есть и имеет свой
резон. Но что касается меня, Оскара, и моего санитара Бруно, я бы хотел
заявить: мы с ним оба герои, герои совершенно различные, он - за смотровым
глазком, я - перед глазком; и даже когда он открывает мою дверь, мы оба,
при всей нашей дружбе и одиночестве, отнюдь не пре вращаемся в безымянную,
лишенную героизма толпу. Я начинаю задолго до себя, поскольку никто не смеет
описывать свою жизнь, если он не обладает достаточным терпением, чтобы,
перед тем как наметить вехи собственного бытия, не упомянуть, на худой
конец, хоть половину своих дедов и бабок. Позвольте же мне всем вам, мои
друзья и мои еженедельные посетители, принужденным вести запутанную жизнь за
стенами моего специализированного лечебного учреждения, всем вам, даже и не
подозревающим о моих запасах писчей бумаги, представить бабку Оскара с
материнской стороны.
Моя бабка Анна Бронски сидела на исходе октябрьского дня в своих юбках
на краю картофельного поля. До обеда можно было наблюдать, как бабка умело
сгребает вялую ботву в аккуратные бурты, к обеду она съела подслащенный
сиропом кусок хлеба с жиром, затем последний раз промотыжила поле и,
наконец, осела в своих юбках между двух почти доверху наполненных корзин.
Рядом с подметками ее сапог, что стояли торчком, устремясь носками друг к
другу, тлел костерок из ботвы, порой астматически оживая и старательно
рассылая дым понизу над едва заметным уклоном земной коры. Год на дворе был
девяносто девятый, а сидела бабка в самом сердце Кашубской земли, неподалеку
от Биссау, до еще того ближе к кирпичному заводу перед Рамкау, за Фиреком,
где шоссе между Диршау и Картхаусом вело на Брентау; сидела спиной к черному
лесу Гольд-круг и обугленной на конце ореховой хворостиной заталкивала
картофелины под горячую золу.
Если я только что с особым нажимом помянул юбки моей бабушки, если я,
будем надеяться, вполне отчетливо сказал: "Она сидела в своих юбках", да и
главу назвал "Просторная юбка", значит, мне известно, чем я обязан этой
части одежды. Бабка моя носила не одну юбку, а целых четыре, одну поверх
другой. Причем она яе то чтобы носила одну верхнюю и три нижних юбки, яет,
она носила четыре так называемых верхних, каждая юбка несла на себе
следующую, сама же бабка носила юбки по определенной системе, согласно
которой их последовательность изо дня в день менялась. То, что вчера
помещалось на самом верху, сегодня занимало место непосредственно под этим
верхом, вторая юбка оказывалась третьей, то, что вчера было третьей юбкой,
сегодня прилегало непосредственно к телу, а юбка, вчера самая близкая к
телу, сегодня выставляла на свет свой узор, вернее, отсутствие такового: все
юбки моей бабушки Анны Бронски предпочитали один и тот же картофельный цвет,
не иначе этот цвет был ей к лицу. Помимо такого отношения к цвету юбки моей
бабушки отличал непомерный расход ткани. Они с размахом круглились, они
топорщились, когда задувал ветер, сникали, когда ветер отступал, трепетали,
когда он уносился прочь, и все четыре летели перед моей бабкой, когда ветер
дул ей в спину. А усевшись, она группировала все четыре вокруг себя. Помимо
четырех постоянно раздутых, обвисших, падающих складками либо пустых,
стоящих колом возле ее кровати, бабка имела еще и пятую юбку. Эта пятая
решительно ничем не отличалась от прочих четырех картофельного цвета. К тому
же пятой юбкой не всегда была одна и та же пятая юбка. Подобно своим