"Г.Грин. Десятый" - читать интересную книгу автора

рекой, словно восклицательный знак в небе, заключающий фразу, которую
отсюда, с затоптанных, незасеянных грядок, не прочитать.
Но тут человек заметил, что не весь огород в запустении: один угол его
расчищен, и там посажено немного картофеля, капуста, шпинат. Словно выделили
участочек для самостоятельного хозяйничанья детишкам, совсем маленький, не
больше ковра. Он вспомнил, что было на этом месте в прежние годы: клубничные
грядки, кусты черной смородины и малины, пахучая пряная зелень. Каменная
ограда в одном месте обрушилась, а может, кто-то нарочно развалил старую
кладку, чтобы проложить себе дорогу и поживиться огородным урожаем, но было
это уже давно, раскатившиеся камни поросли крапивой. Стоя в проломе, он
долго смотрел на то, что времени оказалось изменить не под силу: на отлогий
зеленый спуск к реке и вязам. Когда-то он думал, что дом - это то, чем
владеешь. Но владения человека подвержены проклятью перемен. И лишь то, чем
нельзя владеть, осталось неизменным и встретило его с радушием. Этот вид не
принадлежал ему, он никому не принадлежал. Это и был его дом.
Ну, вот. Больше ему тут делать нечего, надо уходить. Но если он уйдет,
ему останется только утопиться в реке, и все. Деньги на исходе, а за одну
неделю свободы он уже успел убедиться, что такому, как он, найти работу
немыслимо.
В то утро, в семь часов (пять минут восьмого по брегету мэра и без двух
минут семь по будильнику), немцы пришли за Вуазеном, Ленотром и Январем. А
он сидел с остальными у стены в ожидании выстрелов и, глядя на лица
товарищей, переживал самые постыдные мгновения в своей жизни. Он был теперь
такой же, как они: простой, бедный человек, и они стали относиться к нему
как к своему и судили его по той же мерке, что и себя; судили и осуждали.
Чувство стыда, которое он испытывал теперь, нищенской, понурой походкой
подходя к дому, было почти таким же глубоким. Скрепя сердце он решил, что
бедняга Январь может еще сослужить ему службу и после смерти.
Он подходил, а слепые окна смотрели на него, как глаза сокамерников,
сидящих у стены. Только один раз он поднял голову и сразу заметил все: рамы
некрашены, в бывшем его кабинете разбито окно, перила террасы в двух местах
выломаны. И тут же снова понурился и стал глядеть себе под ноги. Может быть,
в доме все еще никто не живет? Но, обогнув террасу и медленно взойдя по
ступеням к двери, он обнаружил те же крохотные признаки человеческого
присутствия, что и в огороде. Ступеньки были безукоризненно чистые. Он
поднял руку, дернул звонок и этим как бы признал свое поражение: видит Бог,
он старался не возвращаться, но вот не вышло, увы.

7

Флаги победы уже сильно повыцвели от времени, когда Жан-Луи Шарло
вернулся в Париж. Верха его ботинок сохранились неплохо, а вот подошвы были
тоньше бумаги и черная адвокатская пара носила на себе следы многомесячного
тюремного заключения. В бараке он гордился тем, что не позволил себе
опуститься, но теперь беспощадное солнце щупало его вещи, точно старьевщик
на барахолке, и показывало: здесь вытерто, там пуговицы не хватает, и все
вообще не имеет вида. Утешало лишь то, что и сам Париж не имел никакого
вида.
У Шарло в кармане лежала завернутая в газету бритва с туалетным
обмылком и триста франков деньгами; и никаких документов, кроме выписки из