"Михаил Грешнов. О чем говорят тюльпаны" - читать интересную книгу автора

низкий вибрирующий голос, словно кто-то стучал в гулкую дверь. - Слышите?
- спросил Бельский. - И так с каждой звезды. Сколько цветов - столько
звезд.
- Неужели говорят звезды?
- Не звезды, конечно, - возразил Бельский. - У звезд есть планеты с
разумной жизнью. Передача ведется в луче звезды.
- Как вы узнали об этом, Борис Андреевич? - спросил я.
Бельский улыбнулся, глядя на меня доверительно.
- В детстве меня лечили, - сказал он. - От шума в ушах. Обычно это
начиналось весной, когда зацветали сады. Я слышал пение, бормотанье
деревьев даже сквозь ставни. Когда же окно открывали, я не мог спать. "Это
ветер..." - говорили мне. Если я начинал уверять, что цветущая вишня
звучит словно хор, а яблоня как оркестр, меня журили и называли лгуном.
Герань на окнах пела в три голоса, пышная примула не только звучала по
ночам, но и показывала картины. Клумба под окнами стрекотала, аукала,
визжала. Особенно досаждали мне ирисы: они беспрерывно трещали на высокой
визгливой ноте, не давая покоя ни днем ни ночью. Теперь я знаю, что это
морзянка, а в 1907 году, четырехлетним ребенком, - что я мог смыслить в
этом? "Фантазер!" - говорили мне, когда я пытался жаловаться.
Потом начали возить по докторам.
- Здоровый, нормальный мальчик! - уверяли те. - Барабанные перепонки в
порядке, евстахиевы трубы чисты. Нет никаких причин жаловаться!
Отец, акцизный чиновник, драл меня за уши за каждый рубль, бесполезно
выброшенный врачам.
- Паршивец... - говорил он. - Не хочешь учиться - будешь грузчиком!
Учился я плохо, шум в ушах мешал мне сосредоточиться. Цветы ненавидел
лютой ненавистью, не упускал случая растоптать клумбу, помять розовые
кусты. За это мне тоже влетало, меня считали дикарем, злым мальчишкой...
Годам к тринадцати я, однако, привык к шуму, а потом перестал обращать на
него внимание, стараясь ничем не отличаться от сверстников. Пустяками
некогда было заниматься: началась революция, гражданская война. Работал я
и грузчиком - отец оказался прав, - и шахтером в Донбассе, и лаборантом в
исследовательском институте. Учился заочно, к сорока годам закончил
политехнический институт. Занимался изобретательством. До сих пор
занимаюсь изобретательством. Звездофон, - Бельский кивнул на прибор,
который держал в руках, - мое изобретение. Очки, - тронул рукой очки с
двойными стеклами, - тоже мое изобретение.
- Что за очки? - спросил я.
- Видеть звездные передачи.
- На цветах?..
Бельский кивнул утвердительно.
- А мне можно... видеть? - спросил я, задерживая дыхание. Меня охватило
волнение, как мальчишку, которого впервые привели в цирк. - Неужели можно
увидеть?.. - повторял я.
То, что я слышал в приборе, который Бельский назвал звездофоном, могло
быть мистификацией, а звездофон - транзистором. В музыке я разбираюсь
неважно - мало ли какую передачу, какой разговор мог принять транзистор.
Рассказу Бельского можно верить, можно не верить, говорил он о вещах
фантастических. Фантастики немало печатается в современных журналах.
Может, он где-то прочел о звездах, о цветах и выложил за свое. Но если