"Аласдер Грей. Бедные-несчастные " - читать интересную книгу автора

слоями снимая краску, смывая грунтовку и, наконец, распуская холст на
волокна.
- Согласен, - сказал я, - что медицина есть искусство в такой же
степени, как и наука. Но разве мы не начнем совершенствоваться в этом
искусстве на четвертом курсе, когда придем в больницы?
- Чепуха! - отрезал Бакстер. - Общественная больница есть место, где
врачи учатся тянуть деньги из богатых, практикуясь на бедных. Вот почему
бедняки боятся и ненавидят ее, вот почему состоятельные люди предпочитают,
чтобы их оперировали в частной клинике или на дому. Сэр Колин ни о каких
больницах и слышать не хотел. Зимой он оперировал в нашем городском доме,
летом - в загородном. Я часто ему ассистировал. Он был художник своего дела;
он кипятил инструменты и стерилизовал операционную еще в то время, когда
больничное начальство напрочь игнорировало асептику или поносило ее как
шарлатанство. Ни один хирург не осмеливался публично признаться, что его
грязный скальпель и стоящий колом от засохшей крови халат отправили на тот
свет множество людей, - и все оставалось по-прежнему. Они свели с ума
несчастного Земмельвейса, который потом покончил с собой в попытке
всколыхнуть общественность*. Сэр Колин был осторожнее. Он помалкивал о своих
невероятных открытиях.
- Но согласись, - не унимался я, - что наши больницы с тех пор
изменились к лучшему.
- Да, изменились - и все благодаря медицинским сестрам. Ими-то и живо
сейчас искусство врачевания. Если все врачи и хирурги Шотландии, Уэльса и
Англии в одночасье перемрут, а сестры останутся, восемьдесят процентов
больных в наших больницах поправятся.
Я вспомнил, что Бакстеру разрешена больничная практика только в
благотворительной клинике для беднейших из бедных, и подумал, что желчность
его объясняется именно этим. Как бы то ни было, расставаясь, мы условились о
новой совместной прогулке в следующее воскресенье.
Воскресные прогулки вошли у нас в привычку, хотя мы избегали людных
мест и по-прежнему не разговаривали друг с другом в анатомическом классе. Мы
оба сторонились людских взоров; тот, кого увидели бы в обществе Бакстера,
наверняка стал бы предметом любопытства. Вдвоем мы подолгу молчали,
поскольку от звука его голоса я, бывало, невольно вздрагивал. Когда это
случалось, он улыбался и умолкал. Могло пройти полчаса, прежде чем я вновь
вовлекал его в беседу, но мне всегда хотелось сделать это поскорее.
Невыносимым своим голосом он говорил чрезвычайно интересные вещи. Раз перед
встречей с ним я заткнул уши ватой, что позволило мне слушать его почти без
неприятных ощущений. Осенним днем, когда мы едва не заплутали в лабиринте
лесных тропок между Кэмпси и Торранс, он рассказал мне о своем необычном
обучении.
Я натолкнул его на эту тему, заведя разговор о своем детстве. Вздохнув,
он сказал:
- Я явился в этот мир благодаря связи сэра Колина с медицинской сестрой
задолго до того, как мисс Найтингейл1 сделала эту профессию достойной частью
британской медицины. В то время добросовестный хирург должен был сам обучать
своих подчиненных. Сэр Колин обучил одну из сестер искусству анестезии и
работал с ней столь тесно, что они произвели на свет меня; потом она умерла.
Я совершенно ее не помню. В наших домах не осталось никаких ее вещей. Сэр
Колин заговорил о ней со мной только раз, когда я был подростком, - он тогда