"Аласдер Грей. Бедные-несчастные " - читать интересную книгу автора

как только брезжила надежда получить таким способом преимущество над
оппонентом. Взявши слово с места, я обрисовал научный фундамент, на котором
мы все могли бы достичь согласия и воздвигнуть здание новой концепции. Я
выбирал слова очень тщательно; сначала меня слушали молча, потом по рядам
пополз шепоток, вскоре перешедший в громовой хохот. На следующий день один
из товарищей признался мне: "Извини, что мы над тобой смеялись, Свичнет, но
когда ты с твоим деревенским выговором пошел цитировать Конта, Гексли и
Геккеля, это было как если бы королева, открывая сессию парламента,
заговорила языком лондонских торговок".
Но я, произнося свою речь, не мог взять в толк, что же именно так
смешит публику, и принялся себя оглядывать, решив, что у меня не в порядке
одежда. Это вызвало новый взрыв смеха. Однако я договорил до конца и затем
двинулся к выходу через весь зал; сидящие в нем, не переставая хохотать,
принялись хлопать в ладоши и колотить об пол ногами. Когда я уже дошел до
двери, вдруг раздался оглушительный звук, заставивший меня остановиться, а
всех остальных - замолчать. Это Боглоу Бакстер подал голос с галереи.
Протяжным, пронзительным фальцетом (но каждое слово было отчетливо слышно!)
он объяснил, как каждый из главных ораторов использовал аргументы,
опровергающие его же собственный тезис. Кончил он словами:
- ...и те, что выступали с трибуны, - ведь это еще избранное
меньшинство! Реакция на разумные доводы последнего оратора позволяет судить
об умственном уровне основной массы.
- Благодарю тебя, Бакстер, - сказал я и вышел.
Через две недели, когда я совершал воскресную прогулку вдоль Кэткинских
круч, мне показалось, что со стороны Камбесланга ко мне движется двухлетний
ребенок с крохотным щенком на поводке. Вскоре я разглядел, что это Бакстер,
сопровождаемый огромным ньюфаундлендом. Мы остановились перекинуться парой
фраз, выяснили, что оба любим дальние прогулки, и без лишних слов свернули в
сторону и спустились к реке, чтобы вернуться в Глазго тихой тропкой вдоль
Резергленского берега. Накануне мы были единственными медиками, посетившими
лекцию Кларка Максвелла, и мы оба сочли странным, что студенты, которым
предстоит диагностировать заболевания глаз, не испытывают интереса к
физической природе света. Боглоу сказал:
- Медицина есть искусство в такой же степени, как и наука, но наука
наша должна иметь возможно более широкое основание. Кларк Максвелл и сэр
Уильям Томсон исследуют глубинную суть того, что озаряет наш мозг и бежит по
нервам. А медики переоценивают значение патологической анатомии.
- Но ведь ты сам не вылезаешь из анатомички.
- Я совершенствую некоторые методы сэра Колина.
- Сэра Колина?
- Моего прославленного родителя.
- Ты отцом-то его когда-нибудь звал?
- Я никогда не слышал, чтобы его называли иначе, как сэр Колин.
Патологическая анатомия незаменима для обучения и исследований, но она
приводит многих врачей к мысли, что жизнь --- всего лишь возмущение в чем-то
мертвом по сути своей. Они обращаются с телами пациентов так, словно их
души, их жизни ничего не значат. Мы учимся успокаивать пациента словами и
жестами, но обычно это не более чем дешевая анестезия, чтобы пациент лежал
так же тихо, как трупы, на которых мы практикуемся. А ведь портретист не
будет учиться своему ремеслу, соскребая с рембрандтовских полотен лак, затем