"Аласдер Грей. Пять Писем из восточной империи " - читать интересную книгу автора

веерами, врач напоил меня чудесным освежающим напитком. Наши провожатые не
имели наколенных повязок, поэтому я и моя свита были социально невидимы; я
мог смотреть на людей сколько угодно, а они не замечали меня вовсе. Мой
взгляд упал на девушку со светло-коричневыми волосами, работавшую у одного
из станков. Адода велела провожатым остановиться и прошептала:
- Эта милая девушка - твоя сестра, которую продали купцам. Те
перепродали ее сюда, потому что она стала искусной ткачихой.
- Неправда, - сказал я. - Моей сестре должно быть уже больше сорока
лет, а этой девушке, хоть она и крупная телом, нет и шестнадцати.
- Хочешь, возьмем ее с собой?
Я прикрыл глаза в покладистой улыбке, и провожатый переговорил с
надзирателем. Когда мы двинулись дальше, девушка сидела в нашем ялике.
Поначалу она была напугана и дичилась, но мы дали ей еды и вина, украсили ее
гирляндами, и вскоре она уже весело смеялась. .
Мы свернули на узкую улицу, где по одной стороне на уровне моего трона
шла галерея. Там прохаживались или стояли, облокотившись на перила, высокие
элегантные женщины в нарядах придворных дам.
- Привет, Боху! - раздался скрипучий голос, и, подняв глаза, я увидел в
руках у самой стройной и надменной улыбающегося императора. Я молча смотрел
на него. Он сказал:
- Боху меня ненавидит - терплю, ничего не попишешь. Он великий человек,
очень ему надо слушаться жалкого старикашку-императора. А эта дама, Боху, -
твоя тетя, замечательная куртизанка. Поздоровайся с ней!
- Ты лжешь, государь! - проговорил я со смехом.
- Тем не менее ты не прочь забрать ее от меня. Иди к славному поэту,
моя милая, он скоро приобщится к текучему миру. Прощай же, Боху. Я не просто
даю людям смерть. Это только полдела.
Император переместился к соседней даме, стройная шагнула к нам в ялик,
и мы двинулись дальше.
Мы достигли широкой реки, провожатые ступили в нее и пошли вброд, пока
трон не опустился на воду. Они выдернули шесты, положили их в ялик, и мы
отплыли от берега. Врач вынул курительные трубки и наполнил чашечки,
тщательно отмерив дозу. Мы курили и разговаривали; женщины пели, мужчины
аккомпанировали. Юная ткачиха знала много народных песен - и смешных, и
печальных. Мне вдруг захотелось, чтобы Тоху был среди нас, и я заплакал. Они
спросили, что со мной. Я объяснил им, и мы поплакали вместе. Настали
сумерки, вышла луна. Придворная дама встала, взяла шест и умело направила
ялик под сень ив, которые росли на мелководье. Адода развесила на ветвях
фонарики. Мы поели, легли обнявшись и уснули.
Не знаю, много ли прошло дней - два, три или гораздо больше. Опиум
диковинно изменяет ход времени; но сколько я ни курил, я не переставал
любить. Я любил множество раз, иногда нежно, иногда грубо, иногда рассеянно.
Не единожды я говорил Адоде: "Не умереть ли сейчас? Слаще ничего быть не
может". Но она отвечала: "Подожди немного. Ты еще не изведал все, чего
хочешь".
Когда наконец мой ум прояснился настолько, чтобы воспринимать течение
времени, ткачихи и придворной дамы уже не было с нами и мы плыли сквозь
туннель к светлому полукруглому выходу. Мы оказались в широком пруду, где
меж зарослей камыша и водяных лилий шла дорожка чистой воды. Она привела нас
к острову, на котором я увидел много увенчанных шпилями сооружений,