"Аполлон Григорьев. Один из многих" - читать интересную книгу автора

себе положения в свете?
Званинцев горько улыбнулся.
- Видишь ли ты, - начал он тихо, - это положение, эту власть над разным
людом я купил слишком дорогою ценою, потерею всего, что я мог бы любить.
Знаешь ли, что такое это положение? На чем основывается эта власть? На том,
что я ни в чем и <ни> в ком не имею нужды, что я свободнее всех, что я убил
в себе всякую привязанность, что на все и на всех смотрю я, как на шашки,
которые можно переставлять и, пожалуй, уничтожать по произволу, что для меня
нет границ, за которые я не смел бы пойти...
Ужас и страдание отпечатлелись на бледном лице Воловской; она быстро
схватила руку Званинцева.
- Никаких границ, говоришь ты, - сказала она трепещущим голосом.
- Да, никаких, Мари, - отвечал он твердо. Взгляд его был строг и
неумолим, как приговор. Мари упала головою на подушку.
- И не думай, - продолжал Званинцев тем же тоном, - чтобы ты была
виновата в этом. Нет, - прибавил он с горькою улыбкою, - так было
предназначено.
Она молчала.
- И я знал это, знал с той минуты, как начал думать, - говорил он, - а
я начал думать потому только, что я любил глубоко, и я тебя не обманывал, и
я вечно был перед тобою тем, чем создала меня природа, и я прямо говорил
тебе, что мне не ужиться с моими требованиями на свете. Будь я богат, я так
же не имел бы нужды в других, но зато другие имели бы во мне нужду.
Воловская сжимала руками свою горевшую голову. Взгляд Званинцева был
так гордо спокоен, так полон глубокого сознания правоты перед нею,
достоинства в отношении к другим, что не одна она, любившая его всею вместе
взятою любовью ребенка, девочки, девушки и женщины, поверила бы этому
взгляду.
- Я был таков, я был всегда таков, - продолжал Званинцев, - в если ты
любила меня, и если ты любишь меня, ты любила меня таким, ты любишь меня
таким.
Мари уже смотрела на него с беспредельною, глубокою преданностию.
- Я хотел быть любимым тобою, - говорил он, - любимым больше всего,
любимым безгранично, я хотел быть выше всех, потому что чувствовал себя выше
многих. И я знаю, что ты любишь меня, - сказал он с чувством глубокой
самоуверенности, - и я знаю, что ты не можешь любить другого, что ты
презираешь всех, и больше всех своего мужа.
Воловская приподнялась с испугом и с отчаянием ломала руки.
Он сидел против нее спокойный, всевластный, непреклонный.
- Оставь меня, оставь меня, - проговорила наконец она умоляющим,
боязливым голосом.
- Оставить, когда я могу наконец упасть у твоих ног? - отвечал страстно
Званинцев, - упиться всем тем блаженством, о котором я рыдал, как женщина,
целые ночи, длинные, мучительные, бессонные? Потому что я плакал, Мари, я
много плакал, я, как дитя, плакал, но только о тебе, только об одной тебе,
верь мне.
Истина и ложь, страсть и притворство так были тесно соединены в натуре
Званинцева, что сам автор этого рассказа не решит вопроса о том, правду ли
говорил он. Есть грань, на которой высочайшее притворство есть вместе и
высочайшая искренность. Да и что такое искренность? Разве можно быть