"Аполлон Григорьев. "Роберт-дьявол" (Из записок дилетанта)" - читать интересную книгу автора

Роберт, (я тебя люблю) в десять раз больше, чем мою жизнь, ты не поймешь,
как я к тебе привязан" (нем.).} Демонскою, уничтожающею любовью отзывается
это признание, страстное, таинственное, отрывистое. И чудно хорош был
Бертран в эту минуту, чудно хорош, потому что не позволил себе ни одного
движения внешнего, человеческого. Это был тот же изваянный образ, с
сосредоточенным в груди страданием, с молниеносным и грустным взглядом.
Зала потряслась от рукоплесканий; я не мог перевести дыхания; нечто
обаятельное было в этих страстных тонах, в этом бархатно-органном голосе, в
этой фигуре, мрачной, неподвижной, прекрасной, в этом прерывистом, скором,
нервною дрожью отзывающемся речитативе...
Я сам дрожал, как в лихорадке, - я прикован был к этому колоссальному,
страшному, неотразимо влекущему образу. И в сцене игры я не видал
бесновавшегося Роберта. Я видел только его, с горькою ирониею на устах, я
слышал только из груди исторгавшиеся: "Ja, du bist mein und singst mit
mir...". {"Да, ты мой и поешь со мной" (нем.).} И потом, когда это страшное
явление встало между разъяренным Робертом и рыцарями, все так же спокойное,
грустное, непреклонно-гордое, - мной овладел почти панический страх.
Занавес упал при замиравших звуках сицилийского напева. Бертрамисты
собрались к рампе и вызывали своего любимца.
Я взглянул на ложу бенуара и почти оцепенел от изумления. В ней сидели
все знакомые лица, и между ними резко выдавался тонко-очерченный, до
невозможности прозрачный профиль, с голубыми лихорадочно-яркими глазами, с
детски-насмешливою улыбкою. Чудно хороша была она в этот вечер, чудно хороша
в черном бархатном платье, с венком из белых роз на темно-русой головке! В
ней было так много грусти, ее бледные пальцы подлиннели так заметно...
Я был под влиянием божественной поэмы, и она слилась для меня с
благоухающею, светлою Алисою маэстро... Я понял, что недаром каждое
появление ее в маленькую залу одного дома приводило мне всегда на память
ritornello речитатива. Алисы и Роберта.
Почти весь второй акт я проговорил с нею, и только вскользь, как бы
сквозь сон, слышались мне обаятельные жалобы Изабеллы; но когда в толпе
рыцарей снова явился Бертрам, немногие слова его под такт марша турнира
повеяли на душу леденящим ужасом. - Занавес вновь упал под чудные звуки
турнира, этой полной, веселой, смелой рыцарской поэмы.
Я вышел в фойе.
- Ну что? - спросил я одного моего приятеля, которого не видал с
неделю, - ты pro или contra Елены?
- Контра, братец, контра - уж какая будет контра! - отвечал он с
радушным смехом. - _Наших_ собралось много.
- С чем вас и поздравляю, - сказал я.
- Да что, братец! - продолжал он, - как же ее с С** сравнивать. {6}
- Точно нельзя, - подхватил господин зрелых лет с Анною на шее, -
помилуйте! - обратился он ко мне, - в ее танцах нет нисколько
благопристойности... В "Фенелле", {7} например, вы ее видели? Просто...
Я не дослушал и ушел. На пути к моим креслам опять я столкнулся с
значительным лицом, которое обязательно взяло меня за пуговицу фрака и
поправило свой галстук.
- Я говорил сейчас только, - начал он, - об искусстве танцев. Чтобы
танцы входили в область изящного, нужно, чтобы они были
пластично-благородны.