"Аполлон Григорьев. Офелия (Одно из воспоминаний Виталина)" - читать интересную книгу автора

Прощаясь, она обратилась к Вольдемару.
- Прошу вас быть на моей, свадьбе, - сказала она, и в тоне ее голоса
было бесконечно много грусти.
- Не знаю, - сквозь зубы отвечал он...
- Будет, будет, - прервал его мой отец.
Жених сделал кислую гримасу, но просил также. Вольдемар поклонился.
После их ухода начались шутки отца над Вольдемаром. Мне было горько.
Отчего?..

Сент<ября> 18.

Бледная, как мрамор, трепещущая, стояла она под венцом и страшно было
видеть подле нее эту глупую, красную физиономию...
Вольдемар стоял против нее почти: он был мрачен... он был прекрасен...
Она просила меня застегнуть ей мантилью: руки мои дрожали - я должен
был передать это Вольдемару.
За обедом, принужденный сесть подле ужасной приживалки, я был судорожно
весел, пил много и говорил без умолку.
- Vous avez deux soeurs a present, {У вас тетерь две сестры (франц.).}
- повторяла мне неотвязчивая старая девка. Я от души желал ей провалиться
сквозь землю.
Молодая танцевала только со мной.
Она переоделась: к ней чудно шло малиновое бархатное платье, она была
так роскошно хороша, и она была так жалка, так жалка. Заиграли вальс. Она
быстро подошла к Вольдемару.
- Вы не танцуете сегодня? - спросила она его.
- Я никогда не танцую, вы знаете, - отвечал он; в голосе его было много
непритворной грусти...
- Со мною?..
- О! с вами... - и он обхватил ее тонкую талию.
Они понеслись. Они были оба хороши, как античные изваяния. Я смотрел на
них, я любовался ими. Я страдал невыносимо. Я проклинал.

Сент<ября>> 19.

Они были с визитом. Шутки отца моего над нею меня терзали. Вольдемар
вышел бледный и расстроенный. Оба мы - он и я - должны быть сегодня у них в
ложе. Она обещала Вольдемару свой альбом.

-----

Она и муж ее сидели уже в ложе, я сел за ее стулом, но я чувствовал,
что между ей и мною есть уже тайна.
Муж вышел в фойе... Я стал смотреть в сторону, я хотел показать вид,
что не знаю их тайны.
Альбом был передан.
Снег валил хлопками - на небе было мутно, когда мы ехали с Вольдемаром
из театра. На душе моей лежала свинцовая тяжесть - предчувствие ее участи,
беспокойство о Вольдемаре.
И досада, и ревность, мой боже! - ибо я люблю ее, люблю больше, чем