"Аполлон Григорьев. Офелия (Одно из воспоминаний Виталина)" - читать интересную книгу автора Прощаясь, она обратилась к Вольдемару.
- Прошу вас быть на моей, свадьбе, - сказала она, и в тоне ее голоса было бесконечно много грусти. - Не знаю, - сквозь зубы отвечал он... - Будет, будет, - прервал его мой отец. Жених сделал кислую гримасу, но просил также. Вольдемар поклонился. После их ухода начались шутки отца над Вольдемаром. Мне было горько. Отчего?.. Сент<ября> 18. Бледная, как мрамор, трепещущая, стояла она под венцом и страшно было видеть подле нее эту глупую, красную физиономию... Вольдемар стоял против нее почти: он был мрачен... он был прекрасен... Она просила меня застегнуть ей мантилью: руки мои дрожали - я должен был передать это Вольдемару. За обедом, принужденный сесть подле ужасной приживалки, я был судорожно весел, пил много и говорил без умолку. - Vous avez deux soeurs a present, {У вас тетерь две сестры (франц.).} - повторяла мне неотвязчивая старая девка. Я от души желал ей провалиться сквозь землю. Молодая танцевала только со мной. Она переоделась: к ней чудно шло малиновое бархатное платье, она была так роскошно хороша, и она была так жалка, так жалка. Заиграли вальс. Она быстро подошла к Вольдемару. - Я никогда не танцую, вы знаете, - отвечал он; в голосе его было много непритворной грусти... - Со мною?.. - О! с вами... - и он обхватил ее тонкую талию. Они понеслись. Они были оба хороши, как античные изваяния. Я смотрел на них, я любовался ими. Я страдал невыносимо. Я проклинал. Сент<ября>> 19. Они были с визитом. Шутки отца моего над нею меня терзали. Вольдемар вышел бледный и расстроенный. Оба мы - он и я - должны быть сегодня у них в ложе. Она обещала Вольдемару свой альбом. ----- Она и муж ее сидели уже в ложе, я сел за ее стулом, но я чувствовал, что между ей и мною есть уже тайна. Муж вышел в фойе... Я стал смотреть в сторону, я хотел показать вид, что не знаю их тайны. Альбом был передан. Снег валил хлопками - на небе было мутно, когда мы ехали с Вольдемаром из театра. На душе моей лежала свинцовая тяжесть - предчувствие ее участи, беспокойство о Вольдемаре. И досада, и ревность, мой боже! - ибо я люблю ее, люблю больше, чем |
|
|