"Аполлон Григорьев. Мои литературные и нравственные скитальчества" - читать интересную книгу автора

почти наполовину с моим первым учителем...
Но была и хорошая, была даже святая сторона в этом сближении с народом,
с его даже попорченными элементами. Разумеется, бессознательно поступали мой
отец и моя мать, не удаляя меня от самых близких отношений с дворовыми, но
во всяком случае это делает большую честь их благодушному и простому
взгляду, тем более делает честь, что в них, как во всей нашей семье, было
ужасно развито чувство дворянской амбиции во всех других жизненных
отношениях. В этом же все шло по какому-то исстари заведенному порядку.
Надобно сказать также к их чести, что и собственные отношения к дворне по
большей части были человеческие, т. е. настолько человеческие, насколько
человечность была мыслима и возможна при крепостном праве. Ела у них наша
дворня всегда хорошо, работала мало, пила, как мужеский пол, так и женский
постарше, до крайнейшего безобразия. Раз даже отец не купил весьма выгодно
продававшегося с аукциона дома потому только, что подле него был кабак и что
тогда, по _основательному_ возражению матери, Василья с Иваном старшим
пришлось бы ежечасно оттуда вытаскивать, да и старуху няньку мою Прасковью
точно так же. Между прочим я сказал, что отношения моих родителей к дворне
были человечны большею частью, и сказал не без основания. В матери моей было
в высокой степени развито чувство самой строгой справедливости, но с девяти
лет моего возраста я уже не помню ее здоровою. Что за болезнь началась у ней
и продолжалась до самой ее смерти, я не знаю. Знаменитый по Таганке и
Замоскворечью доктор Иван Алексеич Воскресенский постоянно лечил ее, но
более двадцати лет болезнь ее грызла, и несколько дней в месяц она, бедная
мать моя, переставала быть человеком. Даже наружность ее изменялась: глаза,
в нормальное время умные и ясные, становились мутны и дики, желтые пятна
выступали на нежном лице, появлялась на тонких губах зловещая улыбка, и
тогда забывалось всякое чувство справедливости... Совершенно лишенная
образования, читавшая даже по складам, хотя от природы одаренная
замечательным здравым рассудком и даже эстетическим чутьем, - она пела очень
хорошо по слуху, - бедная мать моя совершенно извращена была ужасной
болезнью. Во время приливов или припадков этой болезни светлые, хорошие
стороны ее личности исчезали, свойства, в умеренном виде хорошие, как
например хозяйственная заботливость и расчетливость, переходили в ужасные
крайности: неудовлетворенное, обиженное судьбою самолюбие даровитой, но
лишенной средств развития личности выступало одно на месте всех душевных
качеств. А бывали минуты, - увы! чем далее шла жизнь, тем становились они
реже, - когда она как будто светлела и молодела. Прекрасные и тонкие черты
ее лица прояснялись, не теряя, впрочем, никогда некоторой строгости не
строгости, а какой-то грустной серьезности; движения теряли резкость и
становились гибкими; голос, болезненно надорванный, звучал благородными
контральтовыми звуками. О как я любил ее в эти редкие минуты! Откуда
являлось у нее вдруг столько женственного такта в разговоре с посторонними,
такое отсутствие выжимок и ужимок, ощипываний и одергиваний, отличавшее ее
резко от всех других барынь нашего круга, барынь, походивших большею частью
на мать Хорькова в "Бедной невесте".
С другой стороны, отец, человек с весьма светлым умом и с благодушием
таким, что покойный дед, энергический и кряжевый человек, звал его отчасти
любовно, а отчасти насмешливо Израилем; {3} запуганный даже отчасти с
детства, иногда, хотя очень редко, раза два в год, повторял в жизни
багровские выходки деда. И вовсе ведь не потому, чтобы в это время он был