"Аполлон Григорьев. Мои литературные и нравственные скитальчества" - читать интересную книгу автора

враждебно относился я к житью-бытью на Болвановке.
Но странная сила есть у прошедшего, и в особенности на нас, людей
былого поколения. Чем дальше отдаляли от меня годы это житье, тем больше и
больше светлело оно у меня в памяти. Шляясь часто по вечерам по Москве, я в
мои зрелые годы углублялся в левую сторону Замоскворечья, но - увы! - и
следов старого не было. Уцелели крепко сколоченные купеческие дома, но
отняли колонны у каменного дома, выбелили его и придали ему
прилично-истертую наружность новые хозяева, а на место амбиционных
дворянских домов в конце переулка выстроились новые чистые купеческие дома.
Самая ограда церкви, вилявшая некогда кривою линиею, отступила на шаг и
вытянулась в струнку, по ранжиру...
И понятно, кроме общего закона идеализации прошедшего, по мере его
удаления от нас, почему светлело для меня спасоболвановское житье-бытье.
При старом доме был сад с забором, весьма некрепкого и дырявого
качества, и забор выходил уже на Зацепу, и в щели по вечерам смотрел я, как
собирались и разыгрывались кулачные бои, как ватага мальчишек затевала дело,
которое чем дальше шло, тем все больше и больше захватывало больших. О! как
билось тогда мое сердце, как мне хотелось тогда быть в толпе этих зачинающих
дело мальчишек, мне, барчонку, которого держали в хлопках, {12} изредка
только позволяя (да слава богу, что хоть изредка-то!) играть в игры с
дворнею! А в большие праздники водились тут хороводы фабричными, и живо,
страстно сочувствовал я нашей замкнутой на дворе дворне, которая,
облизываясь как кот, смотрела" на вольно шумевшую вокруг нее вольную жизнь!

V
ПОСЛЕДНЕЕ ВПЕЧАТЛЕНИЕ МЛАДЕНЧЕСТВА

Да! меня держали в хлопках; жизнь, окружавшая меня, давала мне только
впечатления, дразнила меня, и потому все сильнее и сильнее развивалась во
мне мечтательность. На меня порою находила даже какая-то неестественная
тоска, в особенности по осенним и зимним долгим вечерам. Игрушками я был
буквально завален, и они мне наскучили.
Мне шел седьмой год, когда стали серьезно думать о приискании для меня
учителя, разумеется, по средствам и по общей методе подешевле. До тех пор
мать сама кое-как учила меня разбирать по складам, но как-то дальше
буки-рцы-аз pa-бра (так произносил я склад) я не ходил. Вообще я был
безгранично ленив до двенадцати лет возраста.
Стали наконец действительно искать учителя, но прежде всего, по
известному русскому обычаю покупать прежде подойник, а затем уже корову,
купили неизвестно для каких целей указку. Указка была костяная,
прекрасивенькая, и я через день же ее сломал, как ломал всякие игрушки.
Помню как теперь, в осенний вечер, когда уже свечи подали, сидел я на ковре
в зале, обложенный игрушками, слушая рассказы младшей няньки про бабушкину
деревню и стараясь разгадать, что такое Иван, сидевший тут же на ковре,
делает с куколками, показывая их Лукерье, и отчего та то ругается, то
смеется, - явился учитель-студент в мундире и при шпаге и бойкою походкою
прошел в гостиную, где сидел отец. "Учитель, учитель!" - сказала моя нянька
и с любопытством заглянула ему вслед в гостиную. "С форсом!" - добавил Иван
и опять стал что-то ей таинственно показывать.
Я заревел.