"Аполлон Григорьев. Мои литературные и нравственные скитальчества" - читать интересную книгу автора

Насилу меня уняли рассказами о будущей моей невесте и о золотой карете,
в которой поеду я венчаться, а между тем через четверть часа отворились
двери гостиной и отец, провожая студента, указал ему на меня, потом подозвал
меня и прибавил: "Так начинайте с богом во вторник".
А во вторник был день Козьмы и Дамиана бессребреников, {1} день, в
который обыкновенно учить начинают, по преданиям...
Но, видно, преданиям вообще суждено было всегда носиться вокруг меня, а
не исполняться вполне надо мною. Настал день покровителей учения, посадили
меня с азбукой и сломанной указкой у окна и велели ждать учителя. Помню, что
бессмысленно и вместе тоскливо, ничего не замечая, ничего даже не думая и ни
о чем против обыкновения не мечтая, проглядел я с час на улицу. Било
одиннадцать - срок, назначенный для урока, - учитель не являлся. С места
меня сняли. Било двенадцать - учителя все не было. Пришел час обеда,
воротился отец из присутствия.
Дворянская амбиция в нем заговорила.
Воспитанник бывшего благородного пансиона, товарищ по воспитанию
Жуковского и Тургеневых, он, несмотря на здравый ум свой и доброту души, был
проникнут каким-то странным пренебрежением к поповичам, тем более странным,
что в семье у нас было множество родни духовного чина всяких подразделений:
от протоиереев до дьяконов и даже ниже. Впрочем, это был уж общий недостаток
отца, старшей тетки и дяди, что они не любили расспросов о степенях родства
с дядей их протопопом Андреем Иванычем и другими лицами духовного ведомства.
У отца же, кроме того, примешивалась специальная антипатия к поповичам,
вынесенная им из университетского благородного пансиона. Рассказывая о своем
пребывании в нем, он никогда не забывал упомянуть о том, как они,
дворянчики, обязанные слушать последний год университетские
лекции, перебранивались на лестницах университета с настоящими
студентами из поповичей, ходившими в его время в каких-то желтых нанковых
брюках в сапоги и нелепых мундирах с желтыми воротниками.
Надо сказать правду, что и в это время, в 1828 г., некрасив был
студенческий мундир: синий с красно-оранжевым воротником, он имел в себе
что-то полицейское, и университетская молодежь почти никогда не носила его,
ходя даже и на лекции в партикулярном платье.
Для отца, по старой памяти, понятие о студенте сливалось с понятием о
поповиче. Притом же амбиция произвела в нем мгновенно родовую вспышку, и
когда студент явился вечером, он принял его весьма сухо и, несмотря на его
извинения, отказал от уроков...
Так и не удалось мне начать учиться в день преподобных Козьмы и
Дамиана.
Опять по-старому принялась учить меня по складам мать, и так же точно
по-старому дальше буки-рцы-аз pa-бра мы не подвигались.
Наконец в одни тоже осенние, но уже ноябрьские сумерки приехал младший
товарищ отца по службе, секретарь Дмитрий Ильич {2} с женою, красивою и
крайне веселою поповною, любимой ужасно моей матерью за живой и добрый
характер и развлекавшей нередко своей болтовней ее ипохондрические припадки.
Объявили они за чаем, что вслед за ними будет их "сродственник", отец Иван,
{3} священник одного подмосковного села Перова, с сыном, молоденьким
семинаристом, {4} только что вступившим в университет и, разумеется, на
медицинский факультет. Точно не позже как через час какой-нибудь прибыл отец
Иван в треухе и заячьей шубе, рослый, но худой старик с значительной