"Аполлон Григорьев. Мои литературные и нравственные скитальчества" - читать интересную книгу автора

разумеется, в особенности понятно было то, чего понимать мне не следовало.
Розанова лексикон {4} был лексикон нецеремонный.
Наконец отец возвращался из присутствия часам к двум, коли не было
каких-либо срочных дел или ревизии. Начиналось священнодействие, называемое
обедом.
Да! у нас именно это было священнодействие, к которому приготовлялись
еще с утра, заботливо заказывая и истощая всю умственную деятельность в
изобретении различных блюд. Не здесь еще место говорить о том безобразии, до
которого доходило в нашем быту служение мамону... Оно дошло до крайних
пределов своих в другую эпоху, эпоху моего отрочества и ранней юности...
Кончался обед, и опять после маленького промежутка начиналось наше
учение, длившееся более или менее не по степени моих успехов, а по степени
вины, так что оно всегда являлось в виде наказания. Странная система,
конечно, но дело в том, что это все делалось не по системе, а так.
Вечер, то есть обычный вечер, повседневный вечер, проводим был мною на
ковре в зале, где, окруженный дворовыми и пресыщенный своими игрушками, я
находил, разумеется, более интереса в живых людях, меня окружавших, в их
радостях и печалях... в играх с ними в карты, особенно в так называемые
короли, а втихомолку и по носкам, причем я обижался, если мой барский нос
щадили, когда он провинился, в играх в жмурки, гулючки и проч. Но нередко
все это мне наскучивало: какая-то странная, болезненная тоска томила меня...
В девять часов люди обыкновенно уходили ужинать и ужинали обыкновенно
долее часу; все это время я сидел в столовой, где уже происходило чтение
разных романов Анны Радклиф или г-жи Коттен. {5} В десять меня укладывали,
но чтение продолжалось в соседней комнате, и я никогда не засыпал до конца
его, то есть до часу или до двух ночи.
То был особый мир, особая жизнь, непохожая на эту действительность,
жизнь мечты и воображения, странная жизнь, по своему могущественному влиянию
столь же действительная, как сама так называемая действительность.

III
ТОВАРИЩИ МОЕГО УЧИТЕЛЯ {*}

{* Так как воспоминания мои связаны только хронологическим порядком и
притом этот отдел их начинается прямо с очерка литературной поры тридцатых
годов, то я не считаю нужным ссылаться на начальные главы, в которых очертил
я впечатления младенчества.}

Да! я помню, живо помню тебя, маленькая, низкая проходная комната моего
наставника, с окном, выходившим на "галдарейку", над которой была еще другая
"галдарейка", галдарейка мезонина и мезонинных барышень, хозяйкиных дочерей,
- комната с полинявшими до крайней степени бесцветными обоями, с кожаной
софою, изъеденной бесчисленными клопами, и с портретом какой-то
"таинственной монахини" в старой рамке с вылинявшею позолотою над этой
допотопною софою... Под вечер Сергей Иванович, пока еще не зажигали свечей,
в час "между волка и собаки", {1} ложился на нее - и я тоже подле него. Он
обыкновенно запускал свою очень нежную и маленькую руку в мои волосы, играл
ими и рассказывал мне древнюю историю или фантазировал на темы большею
частию очень странные. До неестественности впечатлительный, он не бесплодно
слушал отцовское (т. е. моего отца) чтение романов Радклиф или