"Аполлон Григорьев. Мои литературные и нравственные скитальчества" - читать интересную книгу автора

поворот головою вниз, что из этого судящего я, производящего суд и расправу,
по каким-либо признанным правилам выделится еще, пожалуй, после многих
выделений, уже такое я, которое никаких правил, кроме тождества с мировою
жизнию, знать не захочет, я трансцендентальное, весьма опасное и
безнравственное.
И благоразумный приятель мой закрыл зловредную книгу и таким образом
сохранил для отечества полезного члена, хорошего отца семейства, изредка
только, в видах необходимого жизненного разнообразия, дозволяющего себе
некоторые загулы, наконец, деятеля в литературной области, который, как
"дьяк, в приказе поседелый", {11} может

Спокойно зреть на правых и виновных,

не увлекаясь и не впадая в промахи в своих суждениях, - чем всем мы
никогда не будем с тобою, о мой Горацио!
В самом деле, что это за страстность такая развита в нас с тобою, что
за неправильная жила бьется в нас, людях "трансцендентальной" закваски, что
нам ужасно скучно читать весьма ясного и методом естественных наук идущего
Бенеке и не скучно ломать голову над "Феноменологией духа". {12} Да не то,
что скучно Бенеке читать, а просто невероятных усилий стоило; если не тебе,
писавшему магистерскую диссертацию о каких-то никому, кроме микроскопа,
неведомых костях инфузорий {13} или о чем-то столь же неподобном, - я ведь
наглый гуманист и сам знаю, что ужасные невежества луплю; если не тебе,
говорю я, то мне невероятных усилий стоило ловить за хвосты идеи Бенеке,
например, - да и тут оказывалось, что ловлей я занимаюсь совсем понапрасну,
что, по мнению моего бенекианца, совсем я не тем, чем следует, занимаюсь,
что общего хвоста, из которого бы пошли, как из центра, эти маленькие
хвостики, как живые змейки, я искать совсем не должен, потому, дескать, и
зачем он? - всеохватывающие, дескать, принципы оказались совсем
несостоятельными.
Да позволено будет мне в этой совершенно скандальной и неприличной
эксцентрической главе - перескакивать, как я хочу, через время и
пространство, предупреждать первое и совершенно забывать о существовании
второго...
Вот мне на память пришло то время, когда, вняв советам моего
благоразумного друга, я со рвением, достойным лучшей участи, принялся
"штудировать" психологические скиццы. Не потому я принялся их со рвением
"штудировать", чтобы особенно подействовал на меня друг мой своими беседами.
Друг мой, точно, очень красноречиво толковал о параллелизме психических и
соматических явлений, о заложениях и душевных образованиях; друг мой даже с
прекрасными и очень умными дамами вел эти беседы - и, конечно, не без
успеха, хотя, к сожалению, сей успех был вовсе не научный, - ибо прекрасные
и умные дамы, слушая его, смотрели более на его тогда чрезвычайно яркие и
голубые глаза и от логического красноречия его делали совсем нелогическую
посылку к другим, так сказать, более низменным свойствам его натуры, но дамы
вообще уж все таковы и от таких посылок едва ли избавит их даже стрижка кос
и рассуждения о женском труде... Меня-то не красноречие друга моего увлекало
- и даже не сам он, а - опять-таки то "веяние", которого он в ту пору был
одним из энергических представителей.
Это было в эпоху начала пятидесятых годов, в пору начала второй и самой