"Аполлон Григорьев. Мои литературные и нравственные скитальчества" - читать интересную книгу автора

к счастью, мало "тронутый", относился к ней юмористически, и мои
психологические наблюдения над прекрасною половиною двуногого рода он, по
добродетели своей, не переваривая моих софистических и собственно к
практическим целям направленных бесед с женщинами, называл гусарским к ним
"отношением, возведенным только в перл создания {20} и тонкость
чувствований"... Поэтому я долго не понимал, каких он от меня исследований
психологических добивается. Во всяком случае, я за Бенеке принялся с
ожесточенным упорством и даже слепо подчинялся своему руководителю. Лербуха,
{21} т. е. системы, он мне в руки не дал, подозревая во мне не без основания
охоту к ловле абсолютного хвоста, а отчасти боясь, чтобы в лербухе я не
схватил скоро, на лету и, стало быть, поверхностно разных хвостиков.
Потому хоть с известного пункта трансцендентализма и поворотил назад
оглобли мой приятель, но ведь он как недюжинно умный человек понял вполне
ярыжно {22} - глубокую и вместе глубоко-ярыжную мысль великого учителя в
"Феноменологии духа", что в деле мысли важен только процесс и что результат
есть только безжизненный труп, покинутый живой душой - тенденцией.
И сижу я это, бывало, тогда по целым вечерам зимним над
"психологическими очерками" немецкого хера профессора {23} и мучу я свой
бедный мозг не над тем, чтобы понять читаемое, ибо так себе, безотносительно
взятое, оно все, это читаемое-то, очень просто, но над тем, чтобы внимание
приковать к этому читаемому... А за стеной вдруг, как на смех,

Две гитары, зазвенев,
Жалобно заныли, {24}

и мятежная дрожь венгерки бежит по. их струнам, или шелест
девственно-легких шагов раздается над потолком, и образы встают вслед за
звуками и шелестом, и жадно начинает душа просить жизни, жизни и все
жизни... Так просидел я несколько вечеров, да и возвратил другу книгу с
наивнейшим сознанием, что никак не могу я заставить себя ею
заинтересоваться. Видит он, что ничего со мной, погибшим человеком, не поде-
лаешь. .. купил и подарил мне лербух. Лербух я весьма скоро прочел, механику
эту всю, значит, усвоил и пошел себе как следует рассуждать о новой системе
достаточно ясно, хотя и поверхностно... С меня и будет! - думал я, потому
что абсолютный хвост в ней ловить запрещается ее адептами. А черт ли мне в
ней, коли я в ней этого-то самого хвоста и не словлю.
Отчего ж это, бывало, в пору ранней молодости и нетронутой свежести
всех физических сил и стремлений, в какое-нибудь яркое и дразнящее и зовущее
весеннее утро, под звон московских колоколов на святой - сидишь весь
углубленный в чтение того или другого из безумных искателей и показывателей
абсолютного хвоста... сидишь, и голова пылает, и сердце бьется - не от
вторгающихся в раскрытое окно с ванильно-наркотическим воздухом призывов
весны и жизни... а от тех громадных миров, связанных целостью, которые
строит органическая мысль, или тяжело, мучительно роешься в возникших
сомнениях, способных разбить все здание старых душевных и нравственных
верований... и физически болеешь, худеешь, желтеешь от этого процесса... О!
эти муки и боли души - как они были отравительно сладки! О! эти бессонные
ночи, в которые с рыданием падалось на колена с жаждою молиться и мгновенно
же анализом подрывалась способность к молитве, - ночи умственных беснований
вплоть до рассвета и звона заутрень - о, как они высоко подымали душевный