"Аполлон Григорьев. Мои литературные и нравственные скитальчества" - читать интересную книгу автора

страстность рано скосила ее; да ведь вы посмотрите, однако, на что эта
страстность пошла! Человек жизнь и душу полагает в театральные кулисы, не в
искусство драматическое, а просто-напросто в кулисы. Не в том беда, что он
от хорошенькой дуры с ума сойдет и что она вгоняет его в чахотку, - этакой
грех со всяким порядочным человеком случиться может, а то, что он тлетворным
воздухом театральных кулис пропитался насквозь, как разве только г.
Родиславский или иные деятели драматургии российской пропитываться могут;
что он мишуру театральных облачений, как самую мишуру, белила и румяна, как
белила и румяна an sich {сами по себе (нем.).} любит. Та беда, что
раздражается-то он, нервно раздражительный человек, преимущественно за
актеров или за свои пошлые изделия, что громит-то он своими остроумными
куплетами популярного журналиста-купчишку с совершенно мелочными взглядами
на жизнь и дело искусства - с самых низменных точек.
Припомните вы, что в это время популярный купчишка-публицист, еще не
автор "Комедии о войне Федосьи Сидоровны с китайцами", "Параши Сибирячки",
"Ермака" {29} и прочего, а жадный и смелый ловец всех новых веяний жизни,
зоркий сторож прогресса, громитель всяческой рутины, уже автор рассказа
"Симеон Кирдяпа", этого смелого по тому времени протеста за удельных и
уделыцину, еще с большей энергиею выражающегося скоро после, в романе
"Клятва при гробе Господнем", автор "Истории русского народа", которая, уж
там что хотите говорите, имеет важное, даже и положительное во многих
отношениях значение. Об отрицательном я уж и говорить не считаю нужным: она
была началом исторических отрыжек местностей, национальностей, толков,
попранных Карамзиным во славу его абсолютной государственной идеи. Я нарочно
беру эти стороны деятельности Полевого, чтобы показать, что ведь это не
западник был, а народный человек, знавший народ не менее Погодина и
значительно больше, чем знали его, не говорю уже князь Шаховской или Писарев
с Кокошкиным, но Загоскин и, может быть, в ту пору сам Аксаков. Ведь года
через три потом, например, является "Двумужница", аки бы народная драма
князя Шаховского, и популярный купчишка меткой, злой и талантливейшей
пародией (которую вы можете прочесть тоже в нередкой книжке, в его "очерках"
литературы) {30} разбивает в прах ее дюкре-дюменилевскую народность, {31}
разбивает безжалостно, не обращая внимания на то, что она, эта драма,
впервые, хоть и лубочным способом, затронула живые, до того нетронутые никем
стороны народной жизни, разбивает во имя идеала, во имя той же самой, только
несравненно шире понимаемой им народности. Ведь еще несколько лет, и этот
чуткий публицист смело восстает на "Руку всевышнего", {32} во имя того же
своего идеала.
Я вам говорю, что Полевой вовсе не западник и оттого-то понимание
позиции шашек становится еще запутаннее. Какой это западник, который
дорожит, как святынею, всякою старою грамотою, всякою песнию народа, печатая
их в своем "Телеграфе", который в одном из фельетонов своего журнала
показывает, например, Москву {33} заезжему приятелю с фанатической любовью,
с полным историческим знанием?
А уж о деятельности его как ловца всех новых веяний жизни и говорить
нечего... Статьи о Гете, о Байроне и других корифеях современной тогдашней
литературы, ознакомление читателей с судьбами литератур романских, культ
Шекспиру, Данту и прочее... переводы Гофмана, разборы всего нового в юной
французской словесности, смелое благоговение перед Гюго, наконец, возможные
толки о государственных устройствах цивилизованных народов и посильные,