"Аполлон Григорьев. Мои литературные и нравственные скитальчества" - читать интересную книгу автора

следует. Даже многие из поэтов тогдашних, проклинавших жизнь и сетовавших на
то, как тяжело:

...быть в толпе бесчувственных людей, {76}

преспокойно дослужились до чинов известных и до пряжек за
двадцатипятилетие. {77}
Все это не только что удовлетворялось окончательно и Полевым и его
направлением, но, вероятно, и до сих пор, если еще здравствует на свете, то
удовлетворяется. Да не то что вероятно, а это факт. Читали вы, например,
недавно вышедшую поэму р. Жандра "Свет"? {78} Курьез; занимательный.
Тридцатые годы, совершенно как были, вдруг возлетают перед вами запоздалым
явлением, - совсем как были, с личностями непризнанных поэтов, воздушных
графинь или княгинь, с речами а lа Марлинский, все это мужеский пол чуть ли
не в тех же фраках с откинутыми широкими бортами и длиннейшими талиями, в
башмаках с ажурными чулками из-под обтянутых панталон, а женский, или
прекрасный, пол в шляпках с какими-то ракушками, с буфами-шарами рукавов и,
напротив, с короткими талиями... Или загляните на задние дворы литературы,
прочтите "Наташу Подгорич" {79} или другие недавние романы, которыми еще не
перестает дарить свою публику "маститый" московский романист г.
Воскресенский. Вот вам уцелевшие мумии Полевого и его направление.
В них самих, т. е. в Полевом и в тогдашнем направлении литературы,
которого он был горячим и даровитым, но совершенно слепым вождем, лежало их
крайне пустое будущее. Литература уже в конце тридцатых годов {80}
разменивалась на пошлейшие альманахи. Пушкин начинал уже от нее
отвертываться и уходить в самого себя. Полевой уже подавал руку Булгарину и
начинал не понимать Пушкина. Да ведь и мудрено было, воспитавшись "Иваном
Выжигиным" и снисходительно отнесшись к "Димитрию Самозванцу" {81}
знаменитого уже и тогда Фаддея, понять сцены из "Бориса", {82} появлявшиеся
хоть редко в хороших альманахах.
"Борис"-то и стал в своей величавой целости и был для многих, в том
числе и для Полевого самого, камнем претыкания и соблазна. "Борис" же, с
другой стороны, выдвинул ярко другого литературного деятеля, которому
суждено было ответить потребностям серьезной молодежи, положить основы
дальнейшему ходу критического сознания и, кроме того, воспитать и дать
поколению его настоящего вождя, Виссариона Белинского.
Этот крестный отец великого борца был циник-семинарист, Никодим
Надоумко. То есть Никодимом Надоумко был он до 1831 года и в одной только
первой книжке новорожденного "Телескопа" за этот год. Затем явился редактор
журнала Н. И. Надеждин, один из оригинальнейших самородков, один из
величайших русских умов и одна из громаднейших ученостей, с положительным
отсутствием характера, отсутствием почти таким же, как в другом современном
ему деятеле - Сенковском, равно оригинальном по уму, равно обладавшем
изумительною ученостью...
В 1829 году дряхлевшего до "жалости подобного" состояния "Вестника
Европы", наводившего сон или уныние и своим Лужницким старцем {83} и своими
литературными взглядами

Времен очаковских и покоренья Крыма, {84}