"Аполлон Григорьев. Мои литературные и нравственные скитальчества" - читать интересную книгу автора

Расскажу вам один из моих позднейших опытов по этой части, хоть друзья
мои начинают уже сильно бранить меня за мой бессовестные вставки и
отступления. Довелось мне быть наставником одного крайне ленивого и крайне
же даровитого отрока {3} - купно с весьма положительным
гувернером-англичанином, {4} честнейшим и ограниченнейшим господином
мещанского закала, какого только удавалось мне в жизни встретить. Методы
образования отрока были у нас с ним диаметрально противуположны. Гувернером
я не был, да и никогда бы, по чистой совести, не только мальчика, но даже
щенка не принял бы под свое руководстве, но быть образователем я взялся, и
даже охотно взялся, потому что я люблю это дело, да и не лишен к нему
способностей. Стал я к нему поэтому в совершенно свободное отношение: я
сразу понял, конечно, что от малого почти что шестнадцати лет, у которого
глаза разгораются на всякую мало-мальски нестарую фиористку, {5} которых так
много в милой Citta dei Fiori {городе цветов, Флоренции (итал.).} и которые
все - сказать par parenthese {в скобках (франц.).} - предобрые, что от
такого малого нечего желать и требовать не только что зубренья уроков, но
вообще занятий вне классной комнаты требовать совершенно бесполезно; когда
ему? и на пьяцетте {6} в отличном экипаже всякий день показаться, и в театре
побывать в разных ложах и проч. А с другой стороны, я также хорошо понял,
что с малым, который, прочтя раз сколько-нибудь заинтересовавшую его
страницу, удержит ее навсегда в памяти или, воротясь из новой оперы, катает
на рояле все ее сальянтные {7} места с гармоническими ходами и оркестровыми
эффектами, много сделаешь часа в четыре в сутки, и добросовестно отдал в его
распоряжение столько своего времени, сколько сам он хотел и мог взять.
Главное то, что я понял всю бесполезность и даже положительный вред разных
запретительных мер, и от души хохотал, хохотал порою до сумасшествия, когда
он показывал мне строки, замаранные в истории римских императоров его
высоконравственным гувернером. Увы! он только эти-то строки и выучил
наизусть по другому, конечно, экземпляру из истории римских императоров. Но
высочайшая прелесть запретительной системы обнаружилась, когда мудрый и
чинный наставник в день рождения (воспитаннику было уже шестнадцать лет, и
он состоял уже в ближайшем знакомстве с прекрасной половиной одного
престарого и прескупого грека, подчинявшегося, однако, общему правилу
образованного общества иметь свою ложу в Перголе) {8} подарил ему издание
Family-Shakspeare. {семейного Шекспира (англ.).} {9} Шекспира англичанин
хотя знал очень плохо и, кажется, внутри души считал его просто только
непристойным и безнравственным писателем, но увидел с сокрушенным сердцем
тяжкую необходимость решиться на такой подарок... Вот где можно было
окончательно дознаться, с какими целями издаются Фемили-Шекспиры и другие
editiones castratae {кастрированные издания (лат.).} на пользу юношества.
Первым делом, разумеется, наш отрок стянул у меня моего нефамильного
Шекспира, добросовестнейшим образом вписал в свой экземпляр пропущенные или
исправленные места, добросовестнейшим образом их выучил и бессовестно мучил
ими каждое утро своего добродетельного надзирателя...
Да к иному результату - Фемили-Шекспиры и вообще запретительные меры,
прилагаемые к живым и даровитым натурам, и вести, конечно, не могут... С
другой стороны, нельзя же, конечно, и прямо все в руки совать отрокам. И
выходит поэтому, что прав был вполне мой отец, смотревший и желавший
смотреть на все сквозь пальцы, чтобы и отеческое достоинство не страдало, да
и свобода бы развития человеческого сколько можно не стеснялась.