"Аполлон Григорьев. Мои литературные и нравственные скитальчества" - читать интересную книгу автора

коснулся разницы неизмеримой, лежащей, например, между этим родом и
полнейшею чисто уже реакционною реставрацией), совершенною впоследствии
Вальтер Скоттом в его романах. Дело в том, как мне кажется, что отношения
знаменитой романистки к изображаемому ей миру были не так определенны,
конечно, как отношения Вальтер Скотта к его миру, ибо у нее прежде всего
недоставало огромного запаса его сведений; но едва ли ее отношения не были
более непосредственны; едва ли не более огранически сложились в ней ее вкус
и созерцание... Вальтер Скотт некоторым образом сделался, Анна Радклиф
родилась - родилась прямо с своею страстью к развалинам, подземельям и
могилам, с своим нервическим чутьем жизни теней, привидений и призраков, с
своей отзывчивостью на мрачные и зверские страсти - и родилась притом из
самой глуби английского духа, из того же мрачного сплина, который у
величайшего представителя нации сказался сценою Гамлета на кладбище и потом
могущественно-односторонне сосредоточился в Байроне. Я говорю здесь,
конечно, не о силе таланта, а о его источниках, говорю о том, что Анна
Радклиф была талант глубоко искренний - чем и объясняется ее
преимущественное, преобладавшее и магическое влияние на мысль читателей,
повсеместно колоссальный успех ее романов, поколебленный - да и то нескоро -
только успехом чрезвычайно искусных изделий шотландского романиста.
С другой стороны, писатели рыцарских романов в Германии - как например
Шписс, Клаурен (кажется, Клаурен - автор "Могильщика", "Урны в уединенной
долине" {18} и проч.) - хотя постоянно заняты рыцарством, фантастическим и
средними веками, но вовсе не принадлежат к последующей реакционной
реставрации средневекового мира, последствиями которой были: сочиненный
искусственный католицизм Герреса и братьев Шлегелей {19} да "вольные"
сумасшествия "доктора любви" Захарйи Вернера, этого "сумасшедшего, который
вообразил себя поэтом", как метко выразился о нем гениально остроумный автор
писем о дилетантизме в науке. {20} Шписс и вообще писатели тогдашних
немецких рыцарских романов принадлежали к другому периоду, к так называемому
Drang und Sturm Periode {период бури и натиска (нем.).} немецкой литературы,
периоду, начатому вакхическими возлияниями Клопштока и его друзей перед
Ирминовым столпом {21} (Irmin Saule) и блистательнейшим образом
выразившемуся в железноруком "Гетце фон Берлихингене" Гете да в
"Разбойниках" Шиллера - периоду скорее разрушительному, чем реакционному.
Древняя Германия, затем рыцарство и средние века были для этого
титанического поколения знамена борьбы, а не отдыха, и кинжал, который без
подписи горел над безвестною могилой безрассудного убийцы филистера Коцебу,
{22} был прямым последствием тевтонско-революционного движения. Разумеется,
все это относится не к скучным и длинным романам Шписса, а к тому
направлению, за которым ковыляли эти и подобные им романы, к той струе,
которая бежит по ним.
Знаю - не могу не сделать опять отступления - что меня настоящее
молодое поколение, если только - что весьма сомнительно - оно пробежит мои
записки, - попрекнет в темноте и даже неопределенности изложения, - но ведь
не могу же я писать целые томы для разъяснения вещей очень близко и коротко
знакомых и мне и всем моим сверстникам, хотя, конечно, с другой стороны, не
могу и требовать, чтобы молодое поколение перечло всю ту ерунду, вроде
разных "Рыцарей Льва", "Рыцарей Семигор", "Улло, горного старца", "Старика
везде и нигде", {23} которую мы перечитали. Во всяком случае, общего знания
хода истории литератур и значения литературных периодов я имею основания