"Аполлон Григорьев. Мои литературные и нравственные скитальчества" - читать интересную книгу автора

требовать от того, кому благоугодно будет разрезать эти страницы "Эпохи" с
намерением пробежать их, и добросовестно предупреждаю его насчет
необходимости этого общего знания. Мне некогда рассказывать историю
немецкой, или английской, или французской литературы, и, передавая те
веяния, которые они приносили нашему поколению, я поневоле должен
ограничиваться намеками.
Струя, которая бежит по этим старым рыцарским немецким романам, -
весьма сложная струя. Эти гонимые добродетели и угнетаемые злодеями
невинности, которые защищены всегда или прямо таинственными, загробными
силами, или добродетельными рыцарями, обязанными по уставам своих братств
поражать зло и поддерживать страдающую правду; эти тайные судилища,
фемгерихты, потайным кинжалом творящие суд и правду в бесправном и
разрозненном, лишенном единства (которого и поныне не достигла Германия)
обществе, - эти мрак и тайна, которыми окружены поборники правого дела,
какие-нибудь рыцари Льва или Семигор, эта вечная чаша св. Грааля, {24}
парящая в высях небесных, - все это не одна любовь к средним векам и к
реставрации - далеко не одна. Тут и месмеризм {25} XVIII века с его духами и
духовидцами, тут и иллюминатство Вейсгаупта {26} или розенкрейцерство {27} с
их тайнами, символами и потайными кинжалами - тут, наконец, главным образом,
ужасное убеждение в полнейшем бесправии разрозненного общества и не менее же
ужасное убеждение в полнейшей необходимости постоянного действия
сверхъестественных или сверхобщественных и, стало быть, противуобщественных
сил - убеждение, высказавшееся у двух великих художников Германии образами
Карла Моора и Гетца фон Берлихингена - а в жизни безумным мученичеством
Занда... Мудрено ли, что как ни плохи и ни длинны изделия Шписса, Клаурена и
других рыцарских романистов того времени, но струи, бегущие по ним,
действовали сильно и на воображение и на чувство читавшей массы. Наконец,
что касается до французских романов этого времени, то они также отличались
совершенно особенным характером, и притом вовсе еще не реакционным и даже не
реставрационным. Я говорю, конечно, о романах, преимущественно ходивших в
обращении в публике, т. е. в читающей черни, о романах Дюкре-Дюмениля, г-ж
Жанлис и Коттен, а не о романах Шатобриана или г-жи Сталь. "Виктор, или Дитя
в лесу", "Слепой у источника св. Екатерины" - произведения первого из
поименованных мною романистов, "Рыцари Лебедя" г-жи Жанлис - и знаменитая
"Матильда, или Крестовые походы" г-жи Коттен: - вот что составляло насущную
пищу читающей "публики", преимущественно женской ее половины. Дюкре-Дюмениль
завлекал своими сложными и запутанными интригами да разными ужасами, хоть и
не тонко, но зато крайне расчетливо придуманными. Над "Матильдой"
проливалось несчетное количество слез, и Малек-Аделем ее решительно бредили
барыни и барышни, ровно до тех пор, пока его сменили герои виконта
д'Арленкура, представителя новой, уже чисто реставрационной и реакционной
струи. Скучнее всего были романы г-жи Жанлис, хотя по странной игре судьбы в
упомянутом мною пошлом ее изделии "Рыцари Лебедя" - может быть, нагляднее
всех других выражался тогдашний французский дореволюционный дух и его
тогдашнее отношение к средним векам, рыцарству и проч., так что даже весьма
скандальных непристойностей немало в произведении сухой и чинной гувернантки
Орлеанского, а легкомыслие общего взгляда на жизнь доказывает, что не
бесследно прошло для нее знакомство с сочинениями Вольтера и с ним самим. Да
и рыцари, взятые ей напрокат без малейшего знакомства с историею из времен
Карла Великого, нисколько не похожи на рыцарей немецких романов: это люди