"Аполлон Григорьев. Мои литературные и нравственные скитальчества" - читать интересную книгу автора

прямехонько спрашивает задумавшегося Карамзина: {37} vous pensez a lui? {вы
думаете о нем? (франц.).}), его слово переходит в дело, кровавое дело его
практических учеников Сен-Жюста и Робеспьера, а с другой стороны разливается
как учение по читающим массам. Как дело оно гибнет в свою очередь, но гибнет
грандиозно-сурово; как добыча читающих масс оно опошляется до крайних
пределов пошлости, до чувствительных романсов вроде

Для любви одной природа
Нас на свет произвела,

до паточных идиллий Геснера и его истории о первом мореплавателе, {38}
до романа "Природа и любовь" Августа фон Лафонтена...
Воспитывает какой-то чудак своего сына а lа Эмиль, но с еще большими
крайностями, в совершеннейшем удалении от человеческого общежития, в
полнейшем неведении его условий и отношений, даже разницы полов - вероятно,
для того, что пусть, дескать, сам дойдет до всего - слаще будет... Но
выходит из этого не канва для "Гурона, или Простодушного" - этой
метко-ядовитой и, несмотря на легкомысленный тон, глубокой насмешки старика
Вольтера над модною "природою" - а совсем другая история. Юный Вильям -
конечно уж, как следует - образец всякой чистоты, прямоты и невинности.
Попадается он при первом столкновении с обществом на некоторую девицу Фанни
- и, приведенный сразу же в отчаяние ее совершенным непониманием "природы" и
тончайшим пониманием женского кокетства и женского вероломства, - уезжает в
далекую Индию. Там он конечно научается глубоко уважать диких и ненавидеть
угнетающую их, "чад природы", цивилизацию, там он встречает прелестную
Нагиду. Самое имя - конечно для ясности идеи измененное таким образом
русским переводчиком, исполнявшим, кажется, труд перевода "со смаком", -
показывает уже достаточно, что это - нагая, чистая природа. И действительно,
разные сцены под пальмами и бананами совершенно убеждают в этом читателя - и
ужасно раздражают его нервы, если он отрок, еще ничего не ведающий, или
старик, много изведавший и мысленно повторяющий поведанное. Недаром же так
любил чтение этого произведения мой отец - и не до преимуществ дикого быта
перед цивилизованным было, конечно, ему дело...
Все это, как вы видите, были струи более или менее мутные - струи
запоздалые, но вносившие свой ил и тину в наше развитие.


ВАЛЬТЕР СКОТТ И НОВЫЕ СТРУИ

Между тем новые струи уже вторгались в умственную и нравственную жизнь,
даже в ту далеко отстававшую от общего развития, в которой я воспитывался
или воскармливался. Разумеется, об отсталости среды говорю я по отношению к
поколению уже старому, зародившемуся в последней половине XVIII века.
Молодое жило всего более теми умственными и нравственными веяниями
современности, которые и поставил я, кажется по всей справедливости, на
первом плане - хотя оно, органически связанное с поколением, его породившим,
не могло же уберечься от известной доли наследства его впечатлений. А с
другой стороны, и поколение старое, если только оно не было уже совсем
дряхлое и находилось в соприкосновениях с жизнию, а стало быть, и с
поколением, выступавшим на поприще жизни, не могло тоже уберечься в свою

1234567891011121314151617181920212223242526272829303132333435363738394041424344454647484950515253545556575859606162636465666768697071727374757677787980818283848586878889909192