"Ольга Григорьева. Ладога " - читать интересную книгу автора

родители, ухода требовали... А более всего желали они женить меня. Только
где такую дуру сыщешь, чтоб за убогого замуж пошла? Не дождались мать с
отцом внуков - померли...
Хоронили их всем печищем, три дня тризновали... Впервые тогда довелось
мне на люди показаться, впервые насмешек не услышать... Но в молодые годы
свое горе быстро забывается, а чужое - того быстрее, и, спустя немного,
посыпались смешки и задоринки с прежней силой... Только некому было теперь
за меня заступаться...
Старшие малолеток ругали - нехорошо, мол, убогого обижать, а они,
потирая ученые родителями места, оправдывались:
- Что он, словно блазень, без дела шастает, на чужом горбу живет? Хоть
бы дрова колол, коли ничего другого не умеет!
Ответить на это ничего не мог - не было у меня дела. Семи дней не
проходило, чтоб не валился я на полати в горячечном угаре, не кашлял под
Грудницей. Даже Сновидицыны заговоры с отварами травяными мало помогали.
- Тебе, малец, побольше по лесу ходить надобно да ночами под девичьими
окнами песни петь - хворь и отступит... - говорила она, натирая мою тощую
грудь топленым свиным жиром. - Лес да любовь любую Лихорадку отвадят...
Сухие маленькие ладони крепко терли-драли кожу, наполняли тело нежным
теплом... Я бы и рад был ее послушаться, но пугал меня лес - помнились
духи, коих еще малышом выдумал, коим бороды трепал... А что, как услышали
мои игры, затаили обиду, ждут, когда на расправу приду?
Не мог я от таких мыслей отделаться - едва ступал под темные зеленые
своды, зажимало страхом горло, не хватало воздуха...
- Нет тебе здесь жизни, - вновь вздыхала Сновидица, вливая мне в рот
густое ароматное зарево. - Но не печалься - придет время, проведет тебя на
кромку речная берегиня, там окупятся твои мучения сторицей...
Про кромку я ничего не ведал, а слушать ее любил - хотелось верить,
что хоть где-то сильным буду.
Была мне Сновидица словно тетка родная, да только года со смерти
матери моей не прошло - выгнали ее из печища... Те времена мне других лучше
запомнились. Дня не проходило без чьей-нибудь смерти, ночи - без криков и
плача... Родичи, от болезней и смертей одурев, на меня косо глядели: обидно
было - я, никчемный, живу, а умелые да ловкие десятками от неведомой хвори
и Болотных Духов гибнут. Некому было согреть меня да пожалеть...
Когда вернулась Сновидица я, хоть и еле дышал от кашля, первым ее
встречать выбежал. Выбежал, да так и обомлел - предала она меня! Отдала
свою любовь глуздырю несмышленому со странным нечеловечьим взглядом. Все
видели, как она его к себе прижимала; попробуй-ка обидь - глаза выцарапает!
Меня не заметила даже, прошла мимо со своей драгоценной ношей.
- Чужак... Чужак... - шептались бабы, а мне это слово было что бальзам
на рану - пусть ненавидят его, пусть гонят, как меня гнали! Последнее тепло
он у меня украл, последнюю веру!
Его и гнали, и ненавидели, а пуще боялись - дикий рос мальчонка,
словно нежить болотная. Прятался от чужих глаз, да не так, как я. Страха не
ведал... Пяти лет один в трясины ходил, а на тех, что донимали, цыкал зло.
Все ему врагами были, но задевать опасались - мал волчок, а зубки острые,
может и поранить ненароком...
Я злился на мальчишку и страшился его... А больше - завидовал. От
зависти и решил хоть в чем-то его лучше стать - добыл из отцова сундука