"Александр Степанович Грин. Тихие будни" - читать интересную книгу автора

избегать резких столкновений с унтерами и "старыми солдатами", помыкавшими
новичками. Он не старался выслужиться, но был исполнителен. Все это не
мешало ближайшему начальству Соткина - подвзводному, взводному, фельдфебелю
и каптенармусу (играющему, обыкновенно, среди унтеров роль Яго; теплое,
хозяйственное положение каптенармуса - предмет зависти - делает его
сплетником, интриганом и дипломатом) - относиться к молодому солдату холодно
и неодобрительно.
Есть порода людей, к которым можно, изменив, отнести слова Гольдсмита:
"Я вполне уверен, что никакие выражения покорности не вернут мне свободы и
на один час". Соткин мог бы сказать: "Никакие усилия быть образцовым
солдатом не доставят мне благоволения унтеров".
Соткин принадлежал к числу людей, которые обладают несчастной
способностью, находясь в зависимости, вызывать, без всякой своей заботы об
этом, глухую беспричинную вражду со стороны тех, от кого люди эти зависят.
Провинностей по службе и дисциплине за ним никаких не было, но внутреннее
отношение его к службе, вполне механическое и безучастное, - неуменье
заискивать, вылезать, льстить, изгибаться и трепетать - выражалось,
вероятно, вполне бессознательно, в пустяках: случайном, пристальном или
беглом взгляде, улыбке, тоне голоса, молчании на остроту унтера, спокойных
ответах, быстрых движениях. Он чистил фельдфебелю сапоги, не морщась, но
только по приказанию; другие же, встав рано, с непонятным сладострастием
угодливости работали щетками. Он, кроме всего этого, пил каждый день чай с
белым хлебом и не должал маркитанту. Солдаты уважали его, а мелкая власть,
холодно поблескивая глазами, смотрела на Соткина туманно-равнодушным
взглядом кота, созерцающего воробьев в воздухе.
Такие отношения, разумеется, рано или поздно, должны были обостриться и
выясниться. Наступил лагерный сбор. За Сурой раскинулись белые, среди
зеленых аллеек, палатки О-ского батальона. Солдаты, возвращаясь с учебной
стрельбы, хвастались друг перед другом меткостью прицела, мечтая о призовых
часах. Соткин, стреляя плохо, редко пробивал мишень более чем двумя пулями
из пяти. Первый окрик фельдфебеля: "Соткин, смотри!" - и второй: "Ворона, а
еще в первой роте!" заставили его целиться тщательнее и дольше; однако,
более чем на три пули махальный не показывал ему красный значок. Через месяц
перешли к подвижным мишеням.
На горизонтальном вращающемся шесте, за триста шагов, медленно
показываясь из траншеи и пропадая, выскакивали поясные фигуры. Взвод стрелял
лежа. Удушливая, огненная жара струила над полем бесцветные переливы
воздуха, мушка и прицельная рамка блестели на солнце, лучась, как пламя
свечи лучится прищурившемуся на нее человеку. Целиться было трудно. Вдали,
на уровне глаз, ныряли, величиной с игральную карту, двухаршинные поясные
мишени.
Соткин, удерживая дыхание, прицелился и дал мишени исчезнуть с тем,
чтобы выстрелить при следующем ее появлении.
Мишень появилась. Соткин выстрелил, пуля, выхлестнув далеко пыль,
запела и унеслась. Он истратил зря и остальные четыре патрона, не попал.
- Под ранец, - сказал ротный. Соткин густо покраснел и насупился. Ему
приходилось в первый раз отбывать наказание. Досада и беспричинный стыд
овладели им, как будто он, действительно, чем-то замарал себя в глазах
окружающих, но скоро понял, что стыдно лишь потому, что придется стоять
истуканом в полном походном снаряжении два часа, все будут смотреть и хоть