"Александр Грин. ПСС, Том 2. Рассказы 1909-1915" - читать интересную книгу автора

рассказа, я заявляю, что все дальнейшее, как бы невероятно и чудовищно ни
показалось оно людям мирного душевного склада, происходило в
действительности, во всей своей ужасной бытовой простоте. Я очнулся на руках
дикарей; от слабости я висел, как плеть, меня, подхватив подмышки,
поддерживали в стоячем положении; неподалеку я увидел двух черных матросов
со связанными позади руками; остальные, вероятно, были убиты. Я был гол, как
и они - с меня сняли все. Нас окружала толпа, человек в триста, все это
происходило в центре большой поляны - вековые деревья, застывшие в массивной
неподвижности огромных стволов, придавали неизвестности будущего характер
зловещий и мрачный. Взглянув перед собой, я увидел большой костер, возле
которого суетились дети и женщины.
Я попытался вырваться, но был прижат еще крепче. В это время к одному
из пленников быстрыми скачками приблизился мускулистый дикарь, взмахнул
дубиной и оглушил несчастного по голове тяжким ударом; пленник, пробежав
шагов пять, упал в конвульсиях; второй, видя смерть товарища, жалобно
закричал, но был убит тем же приемом. В тот момент, когда упала первая
жертва, я почувствовал себя дурно от страха; еще немного, и я вновь, на этот
раз уж навсегда, лишился бы сознания, оглушенный палицей. Инстинкт
самосохранения, вспыхнувший при виде этой бесчеловечной расправы, с силой
удара грома подсказал мне, что просить пощады бессмысленно. Явлению,
поразившему меня, следовало противопоставить нечто, способное поразить, в
свою очередь, шайку убийц. Палач, свалив второго, теми же кошачьими прыжками
направился ко мне. Я вырвался из рук дикарей, схватил первого попавшегося за
горло, отбросил его изо всей силы прочь и, кинувшись на землю, забился в
невероятных корчах, подражая судорогам эпилептиков.
Могу сказать смело, что, понадобись где-нибудь на сцене телодвижения,
подобные выполненным мной в эти минуты, я остался бы непревзойденным в своей
случайной импровизации. Я бился спиною, головою, грудью и животом, грыз
землю, судорожно сплетал руки, барабанил коленями, закатывал глаза, хрипел и
кричал. Сила отчаяния заставила меня быть почти истериком настоящим. Как ни
был я поглощен единой мыслью поразить убийц безумством телодвижений, все же
я не мог не заметить, что впечатление велико. Подбежавшие ко мне отступили,
в кругу раздались крики, но не угрожающего оттенка, и скоро, продолжая
вертеться волчком, но посматривая вокруг, я увидел, что окружен плотным
кольцом присевших на корточки дикарей; наконец, обессилев, я вытянулся
неподвижно лицом вверх, приготовившись, на всякий случай, ко всему худшему.
Случилось так, что мой расчет оправдался. Я почувствовал, что меня
осторожно приподымают, сопровождая это восклицаниями, и возгласами, и
воплями; отдохнув несколько в сидячем положении, я встал и, с намерением
усилить эффект, поднял руки вверх, как бы призывая на помощь и в свидетели
знойное солнце. Подумав немного, я запел первое, что пришло в голову; то
было "Хабанера" Бизе; суеверные мозги людоедов приняли ее с должным
почтением. Ко мне подошел старик с птичьими костями в носу и глиняными
кружочками в отвисших губах; костюм его состоял из моих брюк и носового
платка, повязанного так, как это делают страдающие зубной болью; старик,
положив мне на грудь руки, оглянулся и сказал: "Табу". Тотчас же от меня
отошли все, оставив под присмотром двух человек, молчаливых, с испуганными,
как теперь у большинства, глазами, и я, измученный, сел на землю.
По-видимому, я отнял у людоедов много драгоценного времени, так как,
лишь изредка посматривая в мою сторону, занялись они, с живостью и аппетитом