"Александр Грин. ПСС, Том 2. Рассказы 1909-1915" - читать интересную книгу автора

проголодавшихся школьников, противоестественной трапезой. Тела убитых,
выпотрошенные и освежованные совсем так, как свиные или телячьи туши, были
разделаны на куски и подвешены близ огня; дикари, занявшиеся этим,
подбрасывали в рот маленькие кусочки сырого мяса, отрезая их полуворовски,
полуоткрыто, как случайную привилегию. Через десять минут от стройных
человеческих тел, превращенных в пищу, понесся запах крови, жира и гари. У
ног леса дремали синие тени; струился, как вода, переливчатый, огненный
воздух, а над пышной травой, пахучей и сочной, летали исполинские бабочки с
волосатыми мясистыми тельцами, яркие и ленивые. Мне не предложили поесть. Не
думаю, чтобы дикари в этом руководились соображениями этическими: им было,
вероятно, мало самим, а я благодарил за это судьбу.


IV

Я хорошо сообразил свое положение и мог быть до времени спокоен за свою
жизнь. "Табу" - абсолютный запрет, патент, выданный мне за относительную мою
святость, которую я, по понятиям каннибалов, достаточно доказал
акробатическими упражнениями и пеной у рта, - действовал, вообще, магически.
Скоро я убедился, что это положение имеет свою обратную сторону, но не
следует забегать вперед.
Меня поселили в маленьком шалаше, очень хорошо пропускавшем ветер и
дождь. Шалаш этот стоял несколько в стороне от деревни, раскинутой
неправильным полукругом; я насчитал сорок два подобных моему шалаша и один
побольше, в котором жил вождь этого свирепого племени, он же и жрец. Этот
человек испортил мне много крови. Его звали Умоти, что в переводе значит
муравьиное яйцо; я же назвал бы его охотнее яйцом василиска, так как
ядовитый старик беспрестанно шпынял меня язвительными сожалениями
относительно цвета кожи и глаз, считая голубые глаза непринятыми в хорошем
обществе. Кроме того, он имел скверную привычку подозревать меня в тайных
колдовских замыслах и терпеливо расспрашивал, что я думаю о своей манере
барабанить пальцами по колену - в его глазах это равнялось каким-то
волшебным манипуляциям. Кроме него заходил еще иногда ко мне человек с
отвислым, дряблым и большим животом и очень большими белыми зубами, некто
Башлу; этот осматривал меня плотоядно, вздыхая и приговаривая: "Белый
человек очень добрый, очень мягкий, он очень вкусный". Башлу был простой
мужик, загнавший в гроб четырех жен. Он носил мне пищу и воду. Мне
обыкновенно доставались объедки и кости, к которым, зная несколько анатомию,
я приступал после тщательного детального рассмотрения. Остальные дикари
удостаивали меня своим посещением значительно реже и приходили обыкновенно
группами; сидя на корточках вокруг меня, они беседовали со мной самым
светским образом, т. е. о пустяках - своих семейных делах, сплетнях, охоте и
рыбной ловле, амулетах, погоде, или рассказывали сказки, до чего были
большие охотники. Часто я подвергался расспросам: людоеды желали знать, кто
я, из какой страны, и едят ли у нас дряхлых стариков, ставших обузой общине.
Я рассказывал им преимущественно о поражающих воображение завоеваниях науки
и техники, с целью поддержать свою репутацию колдуна, и мне безусловно
верили; что же касается съедения стариков, то, желая внушить уважение к
белому племени, объяснил, что люди повсюду едят друг друга самым
недвусмысленным способом.