"Александр Грищенко. Вспять " - читать интересную книгу автора

Единственным, с чем я мирился в хурме, были ее косточки. Но сухие и
нелипкие. А только что выгрызенные кем-нибудь из мякоти, они вызывали у меня
приступы тошноты.
Надо на обои почаще глядеть, чтобы не тошнило. Следить за их
повторяющимся рисунком: черточками, цветочками, зигзагами, розетками,
точечками... За пятнами человечьей крови. От убитых комаров. Это в жилых
комнатах. А в прихожей обои были клеенчатые. Изображали темную кирпичную
кладку, а на ней - горящие свечные светильники. Нарисованные, конечно.
Много-много свечей - от пола до потолка. И зачем столько светильников?
Так вот, интереснее всего - рассматривать "кирпичики", их "узор". Вроде
ничего там нет, беспорядочные пятна, а вглядишься - и начнут вырисовываться
искореженные пещеры, а в них из темноты выступают разные рожи: добрый череп
с бородой, хохочущая старуха с длинным крючковатым носом и провалившимися
щеками, пятиногие собачки, конские головы, скрюченные ладони.
А как выйдешь за двойную дверь (сперва за деревянную, обитую рифлеными
досочками, затем - за железную), как выйдешь, так там никаких тебе обоев.
Первый этаж подъезда. Серые бетонные стены. Двери лифта. Двери в две
квартиры. Шесть ступенек. Ровно шесть. Ведут от входа в подъезд ко входу в
нашу квартиру. Дверь в дверь. Два раза по три.
Два раза рыжий кот оказывался в ничейном пространстве подъезда. И
забирался на верхние этажи. Пешком по серым бетонным ступеням.
Дверь в подъезд - на замке. Когда кто звонит снаружи, перед подъездной
дверью, мы выглядываем в окно маленькой комнаты, бабушкиной. И смотрим -
кто. А вдруг воры? Иногда кто-то звонил ночью. Родители выскакивали,
заглядывали за штору: кто? Никого. Или есть кто-то? Тогда надо одеялом с
головой накрыться: лучше всего от воров помогает. Никого? Или - они? А
звонит кто-то перед внутренней дверью. Днем, когда страшнее. Смотришь в
глазок - темные щеки там. И говорят: "Открывай". Я не открываю. Прислонюсь к
двери и молчу. Стучатся. "Открой - тебе говорят". А потом - молчат за
дверью. Бывает такое. Позвонили - и молча стоят. Дальше - вообще рукой
глазок прикрывают. Это разве воры? Что у нас красть-то? Разве убить кого.
А когда и звонок, и никого нет, значит, дети балуются. И точно. Бывает,
услышишь звонок, выглянешь в окошко, а там - дети разбегаются. Но когда
никто не разбегается и нет никого, тоже думаешь: дети. Отмахнешься.
Успокоишь себя: дети так дети. А вдруг - не дети? Вдруг - на мозолистых его
пятках - пыль?! И затопчет ковры. Разломает деревянных тетек.
А ковры - они во всех четырех комнатах ковры. В бабушкиной, ближайшей к
дверям, - однотонный, зеленый. И не ковер вовсе, апалас. И на стене, за
которой холодный подъезд и шесть ступенек, - ковер. На оливковом поле -
геометрически-растительные переплетения, цветочные розетки, спиральки, в
центре - голубой лимон в разрезе, с беловатой сердцевиной, обведенной черным
контуром. Такой вот ковер.
У ковра - сервант. Красный, лакированный, полированный. За стеклом
его - чайные и кофейные сервизы. В большом ящике, запиравшемся на ключ,
прямо под сервизами, - бабушкино белье. И одежда на похороны. А еще в
серванте - третий во всей квартире бар. И снова бумажки в нем, лекарства,
тонометры, орфографический словарь, шариковые ручки с высохшей пастой,
механический календарик четвертьвековой давности. И сфинкс. Бронзовый
сфинксик. В высокой фараоновой шапке. Сидит на гладком гранитном кирпичике.
И хорошо, что бабушка, папина мама, прятала его. Хоть он и маленький, а все