"Александр Грищенко. Вспять " - читать интересную книгу автораарыка, ни даже маломальской лужи. Разве что под пол заползти, где могли бы
жить мыши, если бы они жили у нас, когда появился деревянный пол. Вот бы потеха пошла - жабы и мыши! Уж они бы повоевали! Они бы спать не давали, те еще беспокойники эти жабы и мыши. Но мышей не было. И жабы тоже не было. Она улезла и усохла. Потому что без воды. Так они быстро усыхают. А когда усыхают, то делаются плоскими, как гербарий. Их потом в книги закладывать можно. На память. А вот моя жаба, перед тем как усохнуть, размножилась. Пошло от нее племя сухолюбивых жабят. Они уже не мягкие, как все нормальные жабы, а жесткие и зубастые. И живут в пыли под полом. Их у нас вывелось несколько сотен. Да, в то время был у меня и свой собственный письменный стол. А бабушкина мебель: сервант, кровать и старинная швейная машинка - стояли в комнате по соседству. И платяной шкаф был мой. В нем висели мои сорочки, брюки и синий форменный пиджак с изображением костра на плече, маленького такого солнышка на рукаве. Жаль, что кот еще не родился. Ему бы понравилось в моей комнате. За окном тогда не было видно лужи. Гибкий клен с горькими листьями, охранявшими соседские окна, еще не тянул своих веток к нашим решеткам. И сосед - толстый, лысый, в рубашке навыпуск и дырчатой шляпе - все ходил по двору и угощал детей карамельками и леденцами. За это мы говорили ему спасибо. И соседи сверху никуда еще не уехали, а катались в лифте, хлопали дверью, выгуливали собак. И с ними, с соседями, нужно было здороваться. А когда толстый и лысый сосед умер, жена никак не могла похоронить его, и он лежал за стеной, а я знал, что он лежит за стеной, и не мог уснуть всю большую мягкую карамельку. С закрытыми глазами-леденцами. А до этого, до того как сосед умер, а я жил еще в своей комнате, самой маленькой из комнат, но своей, в это время я перестал как раз в той комнате спать. Перестал. А до этого - спал там ночью. Потому что однажды - тоже ночью - проснулся от того, что кто-то сидит в прихожей, над самой дверью - ведь это рядом совсем и все слышно, - и вот сидит и звуки издает: "Цык! Цык!! Цык!!! Цык!!!! Цык!!!!!" Я не выдержал этого цыканья. Убежал в соседнюю комнату, к бабушке, залез к ней под одеяло и больше в той маленькой - не спал. Никогда больше! И никогда меньше. Совсем никогда. А еще раньше, до того как я жил в маленькой комнате, она была пустая. Как бы детская, игровая. И как бы кладовка. В ней было много разбросанных игрушек, драных книжек. И ничего не хотелось убирать. Тогда прямо изо всей комнаты можно было делать домик. Тогда вся она заполнялась мебелью, а мебель накрывалась тряпьем. И лазали там внутри до посинения, и жили там внутри целыми днями - в затхлых матерчатых домиках. А совсем вначале, до того как в комнате никто не жил, в ней жила сестра бабушки, тоже бабушка, только старее. Всех нас в то время в квартире жило шестеро. А не как обычно, пятеро после того как сестра бабушки умерла. И была она слепая. И нас не видела. Зато видела тех, кого не видели мы. И разговаривала с ними. И они - с нею. А с нами она уже не разговаривала. С теми, кого она видела, а мы - нет, было ей, наверное, интереснее, потому что как раз нас она и не видела. И еще она не ходила, а только лежала. Но, как она умерла, я не знаю. Потому что был в это время в другой квартире, у другой бабушки. Вот мне и не стали показывать мертвую. Просто повезли ее и |
|
|