"Александр Грищенко. Вспять " - читать интересную книгу автора

"Всадника".
В самых нижних ящиках "стенки" хранились: ткани, шторы, белье;
праздничные фаянсовые тарелки, большие и маленькие, суповые и десертные,
чайные чашки, блюдца, пиалушки, соусницы, розетки для варенья, супница; в
ящиках выдвижных - наборы столовых приборов, серебряных и мельхиоровых, -
ложек, вилок, ножей; наконец - книги, сложенные стопками одна на другую,
чтобы их перебирать было интересней, обнаруживать новые и удивляться. В
одном из отделений нижнего ряда были коробки со слайдами, пакет с
диафильмами, "волшебный" диапроектор и старые пудреницы, помады, бигуди,
ножнички, щипчики. А вместе с ложками - трофейные немецкие часы. Карманные.
Серебряные.
Между нижним рядом ящиков и полом - пусто2ты. Там когда-то жили мыши.
Или мышь. Но ее (или их) поймали. Мышеловкой. На бурую, грязную шкварку.
Мышь позарилась на эту гадость - мышеловка громко щелкнула. А мышь - не
успела пискнуть. Переломанной шеей даже хрустнуть не успела. Но это было так
давно, что и запаха мышиного не осталось. Только воспоминания о запахе.
Зато был другой запах. Главный запах. Запашище. И при этом такой
легкий-легкий, еле уловимый, совсем не духан. И не душок. А чуть-чуть чужой
запах, не для нас чужой, а для всей квартиры. Скорее квартира была нам
чужее, а запах этот - роднее. Его, наверное, перенесли из другой квартиры, а
в ту другую квартиру - из дома, куда меня впервые внесли закрученного в
пеленки. Запах не старины. А меня. Нас. Когда мы другие были. Я был. И не
был. Но скорее - был, хоть и не совсем я.
А самый квартирный, самый общий запах был в прихожей. И в коридоре. То
есть его там вообще не было. Точнее - мы его не ощущали вовсе. А гости - те
точно ощущали, но не говорили. Неприлично ведь говорить, что в квартире
чем-то пахнет, даже если ничем плохим и не пахнет. Всегда так: сидишь дома и
не чувствуешь, как твоя комната пахнет. Не пахнет как будто. А пойдешь в
гости - там пахнет. В каждой квартире - по-своему. В каждой. У кого-то мыши.
У кого-то лекарства. Или сушеные травы. Или зверь какой живет. Или просто -
пахнет и все тут. И так интересно вокруг. И страшновато: неизвестно, из
какого угла кто на тебя высыплется, из какой щели кто выхромает. А у себя
дома, как вошел, все ясно.
В прихожей - не только запах. Там еще в шкафу, который зовется
антресоль, совсем ничего не ясно. Тоже загадочно, почти как в гостях. Хоть в
нем и два отделения. В левом, узком, одна дверь. И много полок. А на них
старые подушки. Таракан спит. И два пылесоса. Даже три. Самый старый -
серый, куполообразный, с ручкой как у чайника. Он тяжелый страшно. Густо и
всепроникающе гудит. И нагревается так, что на нем хоть блины жарь. Второй -
тоже пылесос. И в форме ракеты. Он сипло пищит и слабо засасывает пыль.
Поэтому он и оказался на пенсии. По инвалидности. Наконец, третий пылесос,
красный и тумбообразный, с черным чехлом, был самым жизнеспособным и
трудолюбивым. И самым молодым. Но тоже старым. И во всех трех пылесосах
таилась пыль. Домашняя пыль. Входишь в квартиру, рядом с тобой тут же три
средоточия пыли. Три стражника. Или один, но трехголовый. Процеживающий
сквозь три пасти квартирный воздух.
В соседнем шкафу антресоли - старая обувь. Горы старой обуви. С чьей
подошвы давно слетела на пол или, взметнувшись, осела на стенах и потолке
прихожей пыль уличная. Много ее на подошвах новой обуви, преуспевшей в
но2ске. И просто на полу - много. Она врывается через двойную дверь, а там -