"Линда Грант. Все еще здесь " - читать интересную книгу автора

обещавший матери, что однажды они покинут этот тусклый город и уедут в
Америку - страну, где право на счастье вписано в Конституцию, а история так
коротка, что не давит людям на плечи.
Конечно, она была нелегким человеком - Лотта Ребик, моя мама. Ее
искалечила война. Страшно в четырнадцать лет потерять дом и семью. Она
тосковала, негодовала на судьбу, порой сходила с ума от тоски и скорби, но,
можете мне поверить, не было в моем детстве минуты, когда бы я не
чувствовала, что мама меня любит.
Помню, как сижу на коленях у матери, завернутая в банное полотенце, и
от разогретой кожи поднимается сиреневый запах детской присыпки, перед нами
на столе - открытая книжка с картинками, и передо мной неторопливо
разворачивается история о Дже-
ке, бобовом зернышке, огромном дереве, которое из него выросло, и великане,
живущем со своей женой на облаках. Слова, новые и знакомые. А что такое боб?
Это как фасоль в супе. Где корова? Вот она. Да, плохой великан. Верно.
Стукни его. Видишь, Джек разбил ему голову. Что? Лучше поцеловать? Ну нет,
мы не целуем злых великанов. Из приемника в деревянном корпусе несутся
вальсы и польки, и мама подпевает музыке. Белый кролик в детской кроватке
охраняет мой покой. Злые великаны сюда не придут. Горит ночник, мама
мурлыкает колыбельную, и глаза у меня сами собой закрываются. Мама встает и
идет прочь, но я не слышу, как затворяется дверь. Открываю глаза. Мама стоит
на пороге детской, и свет из холла обрисовывает ее темный силуэт.
- С тобой никогда ничего не случится, детка, - говорит она. - Твой папа
не позволит. Все хорошо. Все спокойно. С тобой ничего не случится.
Einschlafen, mein Liebling (Спи, моя любовь).
К югу от пристани, закованной в сталь, в миле или двух от моря, в доме
престарелых умирает моя мать. Дом - чудовище из красного песчаника,
утыканное фальшивыми зубцами и башенками, - построен, если верить
мемориальной табличке в холле, каким-то купцом в те времена, когда город
только наливался богатством, когда река была запружена парусными судами и
первыми пароходами, несущими хлопок по Манчестерскому каналу на север, туда,
где не закрывались двери ланкаширских мануфактур и до крови стирали себе
пальцы веретенами работницы в деревянных башмаках.
На снимке, запечатлевшем этот дом в расцвете лет, на лужайке у крыльца
позирует фотографу вся семья: отец семейства - бесстрастное лицо, упрятанное
в густую бороду, мать - иссохшая женщина, полуживая от бесчисленных родов,
дочери с оленьими глазами, в фартучках и с волосами до плеч, как у Алисы из
моей детской книжки; бойкие сыновья - руки небрежно заложены в карманы
норфолкских курток (они еще не знают, что уготовила судьба мальчикам,
рожденным в 1890-х); а кроме того - горничные, кухарки, дворецкие, слуги и
служанки всех сортов. Поражает их самоуверенность: этим людям точно
известно, кто они такие и по какому Богом данному праву оказались на берегах
Мерси. Они знают свое место - эти буржуа-нувориши, взлетевшие ввысь на
струях пара из труб индустриальной революции. Сколотив состояние на сахаре,
хлопке и (до недавних пор) на рабах, они пробили себе путь в двадцатый век.
Трудно поверить, что еще совсем недавно их деды пахали ланкаширскую землю;
эти внуки английских фермеров, почти позабывшие о своем родстве, эти мужчины
в жестких накрахмаленных сюртуках и женщины в невообразимых платьях рвутся в
будущее, увлеченно играют с новыми игрушками - паровыми двигателями,
безлошадными повозками, аэропланами. Эти люди - еще англичане, но мыслят они